1

 

Ч Я поворачиваю обратно, Ч мне часто вспоминается теперь эта фраза, сказанная когда-то Максом. Он сказал ее совсем просто, как что-то обыкннонвеннное и не имеющее значения, Ч и тем более странно прозвучала она в окруннжавшей нас тишине.

Он достал сигареты и закурил. Потом очень медленно, как будто все еще раздумывая и сомневаясь, повернулся и пошел обратно, туда, откуда мы приншли. Я смотрел ему вслед, ничего не понимая, не в силах спранвитьннся с изумнленнием. Было очень холодно, я мерз без перчаток. Лес стоял огромный, притихнший, заваленный снегом. В морозном воздухе уже угандынвались сумерки.

Макс шел не оборачиваясь; я догнал его.

Ч Но послушай, Ч сказал я, Ч ведь нас ждутЕ

Ч Кто же? Ч так он ответил. Можно было подумать, что он и в самом деле не знает, кто нас ждет, куда мы шли, где мы находимся. Во всяком слунчае, разговаривать он не желал. Окурок он бросил в снег. Где-то высоко пролетел самолет, звук его был слаб и нерешителен, он как будто боялся спугннуть тишину этих январских Ч нет, еще декабрьских сумерек.

Вот так это вспоминается мне сегодня: заметенный снегом лес, где темннонта уже притаилась между сосен, дымок Максовой сигареты Ч и этот на секунду образовавшийся зазор между событием и возможностью поверить в него, эта вдруг приоткрывшаяся и потом плавно, по мере того как он удалялся в сумерках, закрывавшаяся и наконец, когда я очнулся и пошел за ним вдогонку, окончательно захлопнувшаяся дверь.

Я поворачиваю обратно.

Под стук колес повторял я эту фразу, в душном купе, бессонной железннонндорожной ночью. Я уехал из Москвы, самого странного на свете города, и вот теперь здесь, в маленькой и никому не ведомой деревушке на берегу Балтийского моря Ч поворачиваю обратно.

Мы здесь жили когда-то вдвоем; я живу здесь теперь Ч один. Сейчас раннннняя весна, уже тепло, позавчера в ночь растаяли последние льдины, еще лежавшие у самого берега, когда я приехал. Я подолгу гуляю, снанчанла вдоль моря, потом захожу в дюны, и там, перебираясь с холма на холм, можно поднглядеть самые неожиданные пейзажи. Ты идешь по мягкому, обнвонланкинванющему сапоги настилу из мха и красновато-бурого вереска и вдруг, подннявншись на очередной холм, видишь, за отпрянувшими соснами Ч море, и это подобно Бог знает откуда зазвунчавншей музыке. И только вознвранщаясь обратно, я понимаю, что невольно и в точности повторил маршрут наших с Максом, когда-то, прогулок.

Время течет медленно. Один день похож на другой, я не считаю их. И эта неторопливость меня радует, она сродни моим теперешним занятиям. Проншнннлое, в которое я хочу вернуться, прошлое, которое я хочу вернуть, понданетнся с трудом и уступает понемногу.

Ч Я поворачиваю обратно, Ч сказал Макс. Он и в самом деле останонвилнся, закурил сигарету, посмотрел на горящую, потом погасшую спичку, понтом медленно, как будто все еще раздумывая, сомневаясь, повернулся Ч и пошел обратно, туда, откуда мы пришли. Становилось все темнее, все тише. Макс бросил окурок в снег.

Темнота уводит куда-то в сторону, смешивает предметы, превращает лес в замок, изгиб дороги делает деревом. Мы шли, уже почти не разбирая тронпиннки, проваливаясь в снег, молча, Ч и вышли, наконец, к станции с тускнло горевшими фонарями. Старые, круглые, с грустно прыгавшей миннутнною стрелкой часы показывали: половину шестого.

Макс постучал в окошечко кассы, и рука невидимой кассирши протянула нам билеты.

Дул холодный и злой ветер, заметал рельсы, рвал в клочья облака, выхваченные из мрака ко всему безразличной зеленоватой зимней луной.

Уже в поезде я что-то сказал ему, и он мне что-то ответил, что Ч я не понмню, какие-то, вполне случайные фразы. В окне была ночь, далекие огни, внезапная станция, отражения наших лиц.

На другое утро он пришел ко мне.

Ч Я отказываюсь, я не иду дальше, Ч сказал он.

По ночам, прислушиваясь к шорохам и скрипам в чужом доме, где я снял комнату, я чувствую окружающее меня пространство, со всеми его денннренвьянми, дорогами и домами, Ч чувствую, как оно растягивается, разнбенганется в разные стороны, стремится вдаль, вширь, ощущаю, в самом себе, его растянженние, Ч напряжение, Ч пафос дистанций и расстонянний, и уже засыпая, я пронвонжу в нем линии, вычерчиваю узоры, соединяя далекое и близкое, уже бывншее и еще только имеющее быть. Две фигуры идут нанвстренчу друг другу; они идут странно медленно, все сближаясь и сближаясь, и кажется, им так нинкогнда и не встретиться Ч и вдруг одна из них сворачивает куда-то влево и исчезает в тени неразличимых отсюда деревьев.

Вот так я впервые увидел Макса.

Холодным утром в начале августа мы шли навстречу друг другу по безлюдной улице еще спавшего дачного поселка, шли странно медленно, все сближаясь и сближаясь, и казалось, мы так никогда и не встретимся, и вдруг он свернул куда-то влево, в одну из дач, и канлитнка с ржавым скрипом прунжинны захлопнулась за ним, и имен мы еще не знали, и так вот шли, безымянные, навстречу друг другу, и все-таки не встретились, потому что он свернул вдруг куда-то влево, и его еще не названное имя Ч Макс Ч повисло в воздухе, застыло и приннтаилось, чтобы венченром того же дня прозвучать, наконец, с достойной человека отчетливостью.

 

2

 

С тех пор прошло неправдоподобно много времени. Это был дожднлинвый, сырой и темный август, с уже почти осенними красками, с уже понжелнтевншинми, хотя еще и не опавшими листьями и с тем потаенным, осенним ощунщеннинем жизни, которому я отдавался тогда с такой непонсреднстнвенностью и полнотой, на какую теперь уже, видимо, не способен. Я жил в опустевшем поселке, в пустом доме, один; вставал рано; проснувншись, выходил из дому Ч Макс, шедший мне навстречу, свернул вдруг куда-то влево; калитка, с ржавым скрипом пружины, захлопнулась, понмеднлив, за ним.

Он шел, то вынимая, то снова засовывая руки в карманы, оснтаннавнлинванясь, глядя по сторонам; и хотя лица его я видеть, конечно, не мог, что-то знаннкомое увиделось мне в этом смутном, неясном, от серой утнреннней дымнки еще с трудом отделявшемся облике, Ч образе, Ч очернтаннии; что-то знанкомое было в его походке, и в том, как смотрел он, шагая, по сторонам, и даже в том, как свернул он куда-то влево, в одну из дач (и калитка захлопнулась за нимЕ) Ч во всем этом было что-тоЕ да, что-то, пожалуй, знакомое, уже виденное Ч быть может. Во всем этом было что-то Ч неведомое, не виденное Ч ни разу, увинденнное Ч впервые.

Я остановился, постоял, повернул обратно Ч и пошел, как обычно, к станннции, но: другой дорогой, краем леса, по узкой, с выступавшими из земнли корнями, тропинке, с высокими, по бокам ее, травами, мокнрынми от ночнного дождя. Шум поезда вдалеке Ч и вот он, через поляну, набирающий, отходя от станции, скорость, мелькающий за деревьями, Ч и вот он уже иснчензает в их чаще, и только шум его еще долго отзывается в воздухе.

И так же долго стоял я, Ч на опушке леса, один, Ч прислушиваясь, замерев, Ч с внезапным чувством: внезапного, чудесного пробужденья.

А вечером того же дня, когда уже начинало темнеть и в поселке зангонренлись уже фонари, я шел по той же улице, под совсем мелким, наискось, в отнсвенте фонарей, струившимся, падавшим и летевшим дождем, Ч прошел тот дом, и забор, и ту калитку, куда он свернул утром, еще безымянный, Ч и вот кто-то догнал меня, посмотрел мне в лицо, пошел рядом. Вот так мы и кружим в пространстве, сближаясь, расходясь, догоняя друг друга.

Ч Я видел вас утром.

Ч Я тоже.

Ч Но и раньше мы виделись.

Ч Может быть.

Ч Где-то здесь, на этих улицах, в этом поселке.

Ч Пожалуй.

Ч Я не помню лишь вашего имени.

Ч Макс, Ч сказал он.

Вот так мы и кружим в пространстве.

Август: начало всего.

И на другое утро он сам зашел ко мне, оказался вдруг на пороге, и через заднюю, в глухом заборе, калитку мы вышли, я помню, в лес, и в лесу было совсем-совсем тихо, темно, были осины, орешник Ч с мягкими, мокрынми листьями, туман над поляной, влага, застывшая в воздухе; и был, я помнню, еще один, чуть более светлый, чем все остальные, смутно-дымнчантый, таюнщий, Ч и еще, и еще один Ч последний, как потом оказалось Ч опять темнный и снова пасмурный день; и мы очень долго шли, вместе с Макнсом, кунда-то, к дальнему шоссе, под дождем; и потом весь вечер сидели у него, на венранде; и придя домой я заснул; и тут же проснулся; и была уже ночь; всплески, шорохи, падение капель; внезапное волнение охватило меня; я вышел на улицу. Дождь коннчилнся; редкие звезды показались среди ненвиндинмых облаков. Я не зашел к нему Ч Максу; в его окнах не было света. Я постоял у калитки, держась за нее руками; я вспоминаю теперь это ощущение мокрой древесины под ладонями, неровной и трудной; мелнких капель, навсегда остающихся на пальцахЕ И на другое утро, опять-таки, его уже не было там; дверь была заперта; и я побродил еще немного по улицам, по лесу, и в конце концов уехал, как и он, Макс, в Москву, в этот город, самый странный на свете Ч из которого я снова уехал: теперь Ч уехал теперь: сюда.

Отступая в прошлое, события и вещи меняют свою природу; очернтанния их кажутся воздушными, легкими Ч как очертания облаков, плывущих над морем; вся тяжесть жизни из них исчезает; вся смутность жизни исчензает из них. Сегодня ясный и солнечный, весенний балтийский день, один из тех дней, когда видно далеко до боли, когда, выйдя к морю, можно разнличить каждый в отдельности домик в соседней деревушке километрах в пяти от наншей, и в том особенном, одновременно прозрачном и пронзительнном свете, какой бывает, наверное, только здесь, у этого моря, с соверншенной отчетнлинвонстью, чуть-чуть подрагивая на ветру, проступают все ветви всех сосен, все ракушки, и даже тени их, следы на песке. События и вещи, отдаляясь, преображаются. Отнданляясь, вещи, события влекут и чанрунют нас Ч издалекаЕ Но есть блаженные минуты, когда мы видим настоящее так, как видим обычно лишь прошлое, с той же отрешенностью, с тем же вниманием, как будто отсутствуя, но, может быть, именно потому присутствуя в нем, Ч блаженные минуты, которые случаются с нами всякий раз неожиданно, сами собою, Ч на берегу моря, на повороте в какой-нинбудь переулокЕ

Театр же Ч на маленькой площади Ч был найден Максом случайно, во время его бесконечных блужданий по городу, блужданий, которые каждый день начинались сначала, варьировали на разные лады все те же улицы, переулки и дома, и охватив и проиграв уже известное, прибавляли к нему всякий раз еще и малую толику неведомого Ч каковая на следующий день возникала вновь и чуть-чуть измененная, в ином порядке улиц и поворотов, осуществляла себя самое, прежде чем уступить место дальнейншенму двинженнию темы. В ту осень ветер с такой яростью набрасывался на город, с таким ненистовством гонял по улицам листья, мусор, обрывки газет, что даже санмые невнимательные из горожан, самые прохожие из прохожих то и дело оснтанавливались, испуганно замирали Ч и подолгу стояли так, принслуншинванясь, присматриваясь к чему-то, застигнутые врасплох. Людей, впрончем, ненмнонго было на улицах.

Он как будто впервые открывал для себя этот город, самый странный на свете (этот город, из которого я уехал Ч и который отсюда, теперь, кажется мне чем-то почти немыслимым, невозможным: как если бы его никогда и не было вовсеЕ); однажды, выходя из дому, посмотрев на небо Ч с ранзонрваннными, то и дело менявшими свои очертания, сливавшимися и вновь, друг от друга, отделявшимися облаками, Ч с мгновенными просветами, проннблесками: голубизны, синевы, как будто тоже летевшей, улетавшей куда-то и словно выцветшей, вылинявшей на ветру, Ч выходя из дому, посмотрев на небо и опуская глаза, я вдруг увидел его, Макса: в проеме арки, совсем неожиданно.

Я выбежал в переулок; я увидел его со спины, уходящим. Чем дальнше он уходил, тем яснее, удивительным образом, вырисовывался на фоне деренвьев, листьев и облаков.

И почему-то я не окликнул и не догнал его: я до сих пор не знаю и не могу понять почемуЕ; Макс же шел и шел дальше и после беснчиснленнных поворотов, углов и арок, бесконечных переходов из света в тень и обратно, в очередной раз прибавив неведомое к известному, очутился на маленькой, совсем маленькой площади, образованной углом одного дома, торцом другого, стеной третьего: Ч и вот, в глубине ее, на повороте в уже совсем ему, Максу, незнакомую улицу Ч такой же, как и все остальные на плонщанди, Ч маленький, двухэтажный Ч старый и ветхий, Ч и так же косо стонявнший, Ч и все-таки выделявшийся из всех остальных, Ч с жестяным навесом над ведущими к входу ступеньками, Ч с цветными, раскрашенннынми и разннринсованными плакатами, афишами в окнах, Ч черно-белыми, очень блекннлыми фотографиями: Ч вот, следонвантельно, в глубине площади, еще один дом: театр, следовательно, на маленькой площади.

То ли ему показалось, то ли и в самом деле ветер вдруг начал стихать, смиряться, сдаватьсяЕ Он постоял у афиш, посмотрел на плакаты и еще, должно быть, раздумывая, зайти или нет, поднялся по ступеньнкам, взялся за (медную, тяжелуюЕ) ручку Ч и тут дверь вдруг сама собой распахнулась: наружу, едва не сбив его с ног, Ч и Ч смутной тенью в темном проеннме, заполняя его собою Ч высокий, с удивлением смотревший на него ченловек оказался вдруг перед Максом. Макс, уступая ему дорогу, сделал шаг влево: тот (уступая дорогу МаксуЕ) Ч туда же; Макс вправо: тот тоже; Ч и они еще пару раз столкнулись друг с другом, прежде чем, неожиданно рассмеявшись, тот не отвел его в сторону, решительной и твердой рукою.

Ч Входите, входите же, наконец, Ч сказал он (смеясьЕ).

Ч А я и не знал, что здесь театр, Ч ответил на это Макс (не в силах справиться с замешательствомЕ).

Но тот уже выходил, и дверь плавно, уже не заботясь о ветре (контонрый и в самом деле начал как будто стихатьЕ), закрылась за ним Ч вышедшим: и за вошедшим, соответственно, Максом.

Человек, столкнувшийся с ним в дверях и сказавший входите, был Сергей Сергеевич, устроитель и режиссер (как называл его впоследствии МаксЕ): тот, кому много позже, в холодный, почти январский, еще декабрьнский венчер, преднстоянло ждать нас и не дождаться: ведь мы повернули обратно (с чего я и началЕ), дошли в темноте до станции и возвратились в город.

Спускаясь же вновь по ступенькам, он, то есть Макс, обнаружил, что день, ветер и осень оборвались и закончились за те несколько, преднпонлонжим, минут, которые он провел там, внутри, в вестибюле театра, раснсматнринвая афиши и покупая, на ближайший спектакль, билет. Были сумерки Ч уже почти зимние; ветер, действительно, стих (смирился и отправился вонсвоянсиЕ); облака исчезли; просветы и проблески: в голубизну, синеву Ч зантяннулись, закрылись; и вместо всего этого пошел снег с дождем, холодный, липкий и скользкий; пошел, повалил, в ранних сумерках, залепляя глаза, лицо, руки, усиливаясь и как будто сгущаясь; Макс, завернув за угол и пройдя, может быть, несколько Ч по совсем незнакомой ему и, значит, тоже впервые открытой им улице Ч все таких же, старых и ветхих, и так же косо стоявших домов, услышал вдруг где-то вдали, но потом все ближе и ближе: гул, грохот и дребезжание, каковые, подобно сумеркам, снегу, нарастали, усиливались Ч покуда, за выступом предпоследнего, за углом последнего дома, перед ним не открылся огромный, ревущий, полный машин, людей, возбужденья проспект, безусловно и решительно знакомый ему. И когда он вышел на этот проспект, что-то, в нем самом, закружилось, смешалось и спуталось; возбуждение передалось ему; гул и грохот его оглушили; и с чувством мгновенной горечи, неожиданного бессилия, внезапного, может быть, поражения пошел он, сквозь мокрый снег (гул и грохотЕ) Ч к троллейбусной, например, остановке.

Да, в самом деле: я поворачиваю обратно, сказал Макс; и вот теперь здесь, в этой маленькой, никому или почти никому не ведомой деревушке Ч прислушиваясь к шуму прибоя за дюной и вдыхая влажный, морской, сквозь уже по-весеннему распахнутое окно влетающий в комнату ветер Ч я провожу линии, вычерчиваю узоры, соединяя далекое и близкое, уже бывшее и еще только имеющее быть.

Три точки в пространстве: я поворачиваю обратно, сказал Макс, и мы повернули обратно, дошли в темноте до станции, и рука невидимой кассирши протянула нам билеты; входите, входите же, наконец, сказал Сергей Сергеевич, устроитель и режиссер Ч и театр был найден, ветер стих, блуждания, сами собой, прекратились; и еще когда-то Ч Бог знает когда Ч когда-то и где-то Ч Бог знает где Ч в глубине и отдалении Ч была рассветная, еще спавшая дачная улица, по которой мы шли с ним навстречу друг другу, все сближаясь и сближаясь Ч и вот калитка, с ржавым скрипом пружины захлопнувшаяся за ним. И есть еще это теперь Ч шум прибоя за дюной и влажный, морской, влетающий в комнату ветер Ч теперь, в котором я надеваю пальто и выхожу на берег, чтобы в том особенном, одновременно прозрачном и пронзительном свете, какой бывает, наверное, только здесь, у этого моря, увидеть наконец Ч километрах в пяти отсюда Ч каждый в отдельности домик.

 

 

3

 

Сергей Сергеевич, столкнувшийся с Максом в дверях (им, Сергеем Серннгеевичем, возглавляемого театраЕ), был, в самом деле, высок: высок, хунндонщав; он говорил очень медленно, растягивая слова, и растягивая их, посматривал то и дело на своего собеседника, как будто желая проверить, на месте ли этот последний; убедившись же, что собеседник на месте, продолжал, откуда-то сверху, растягивая слова, говорить Ч причем руки складывал на груди и шевелил потихоньку пальцами.

Впоследствии, много позже, он ждал нас Ч и не дождался; разгонванринвая, может быть, с кем-нибудь (из уже приехавшихЕ) Ч растягивая слова, отрываясь от разговора, Ч подходил он, должно быть, к окну Ч руки складывал на груди, шевелил пальцами Ч и всматривался, должно быть, в сгущавшиеся, морозные сумерки, в которых Ч но этого он не видел Ч мы шли к нему с Максом: и потом вдруг остановились, помедлили, повернули обратно. Он виндел лишь край забора, сосну Ч сосну, которая, когда я сам смотрел на нее, казалась мне прекраснейшей из сосен, высокая, с нежным красноватым стволом и одной, очень длинной, выбивающейся из общей игры ветвей, веткой, тянущейся к самому дому, Ч и дальше (видел онЕ): поле, опушку леса, морозные сумеркиЕ Нас, повернувших обратно, он видеть, конечно, не мог; мы же, проваливаясь, как сказано, в снег, не разбирая тропинки, лесом и краем леса, вышли, как сказано, к станции, с тускло горевшими фонарями.

И мне странно думать теперь, что эта тропинка, протоптанная кем-то в снегу, была той же, с выступавшими из земли корнями и мокрой травою тропинкой, по которой, впервые увидев его, Макса, еще бензынмяннного, шел я некогда Ч к той же, к той же самой, удивительным образом, станцииЕ; Макс, постучав в окошечко кассы, положив билеты в карман, подошел к перилам, сгреб снег ладонями, скрутил снежок и с внезапной, мгновенной улыбкой, бросил Ч в ближайшее дерево.

Ч Странно, не правда ли?

Ч Да, правда, странно.

Странно думать, еще и еще раз, что это была та же самая станция, Ч та же касса и те же скамейки, Ч и те же дома вдалеке, Ч и те же деревья вокруг; и мы стояли вдвоем, на платформе, в снегу; и заметая рельсы, злой ветер рвал в клочья, над нами, зеленоватой зимней луной выхваченные из темноты облака; и он, Макс, я помню, то отходил к перилам, то возвращался к краю платформы, и смотрел Ч казалось мне: с нетерпением Ч в ту сторону, откуда, из-за дальнего леса, должен был появиться, упорно не появлялся Ч и вот, наконец, появился Ч пригородный, своим длинным и ярким лучом осветивший, на мгновение, станцию Ч в последний раз Ч скамейки, кассу, перила, нас самих, наверное, поезд.

На другое утро он пришел ко мне, как уже говорилось. Я не ждал его; я услышал звонок, открыл дверь и увидел его на пороге. Он снял пальто, стряхнул снег.

Ч Ты дашь мне кофе?

Ч Конечно.

И покуда он пил свой кофе Ч одну чашку и сразу за ней другую Ч я смотрел на него, я помню, и в снежном, зимнем, утреннем свете, наниснкось падавшем на него из окна, лицо его показалось мне вдруг изменивншимся, Ч странно-отчетливым, Ч непривычно-определенным.

Ч Я отказываюсь; я не иду дальше.

Ч Как хочешьЕ Мне-то, впрочем, уже все равно.

Ч Мне тоже. И тем не менее, давай, наконец, объяснимсяЕ

И когда мы, наконец, объяснились, он, Макс Ч допив, наконец, свой кофе Ч снова вышел на улицу Ч или, вернее: во двор Ч прошел под аркой, пересек, не сворачивая в него, тот переулок, в котором я увидел его когда-то, со спины, уходящим, Ч прошел мимо трех, с одной, и трех, с друнгой стонроны, очень старых, но и очень хорошо сохранившихся, бледно-зенленной краской вынкрашенных домов Ч совершенно ясно я вижу их: отсюда, изндалека Ч сверннул нанлево, направо и сам не зная, должно быть, куда, занчем он идет, поншел, знанчит, дальше, все дальше, по еще тихим, пустынным улицам, переулкам, по еще чистому Ч а впрочем, уже тронутому первыми, робкими следами прохожих (лопатами дворниковЕ) снегу Ч чтобы (как я впоследствии вынясннилЕ) встрентить вдруг Ч в трамвае с обледеневшинми стеклами Ч некоего, еще не введенного мною на эти страницы персонажа моей истории (если это историяЕ); и проехав с ним, в обледеневшем трамвае, три или четыре, может быть, остановки, еще очень долго кружил, должно быть, по городу Ч и только под вечер возвратился, должно быть, домой: в свое (так я думаю теперьЕ) Ч решительно неописуемое жилище.

В самом деле: есть вещи, поддающиеся, и есть Ч не поддающиеся описанию. Первые могут случиться на бумаге Ч и бумага не рвется; о вторых мы только упоминаем с опаскойЕ

Есть вещи, поддающиеся, и есть Ч не поддающиеся описанию. Деревня, к примеру, где мы жили когда-то вдвоем и где я живу теперь, поворачивая обратно, один, Ч эта маленькая, никому или почти никому не ведомая деревушка, с ее редко стоящими домиками и ветром, гудящим в высоких соснах, Ч с ее солнцем, луной и звездами, Ч утренним холодом, пронзительным светом, Ч и с этими ранними вечерами ее, когда сверху, с дюны, она вся просматривается насквозь, и за деревьями, сквозь голые ветви, виден и дальний лес, и поле, и Ч черной чернтою Ч шоссе, и последние белые пятна уже осевшего, как будто тающего в сумерках снега, и дым над крышами, почти неподвижный: медленно, совсем-совсем медленно поднимается он над редко стоящими домиками Ч исчезая, теряясь: в еще прозрачном, уже застывшем, протяжными, розовыми, закатными полосами расчерченном небе, Ч деревня эта относится, без сомнения, к первым, поддающимся описанию вещам. Но те, вторые, неподдающиеся, ускользающие Ч  Ч

Отсюда, из этой маленькой и без всяких сомнений поддающейся описанию деревушки, тот, там, покинутый мною город (со всеми его проспектами, площадями и улицамиЕ) кажется мне чем-то почти немыслимым, невозможным: как если бы его никогда и не было вовсе.

А между тем он был, есть; и он не просто был, есть, но в нем и есть, и были, разумеется, некие Ч более или менее старые Ч в общем и ценлом, вопреки всему и несмотря ни на что Ч еще возможные улицы (пенренулки, дома; проходы, арки, дворыЕ).

Они есть, они были; и я сам Ч я, живущий теперь здесь, поворачинвая обратно Ч я сам жил когда-то на такой улице, в таком дворе, в таком доме.

Я знал этот город; я даже любил его Ч время от времени; но я уже нинкогда, наверное, не забуду того ощущения Ч невозможности, которое вдруг охватывало меня Ч я садился, к примеру, в троллейбус Ч на каком-нибудь новом, огромном, полном машин, людей, возбужденья проспекте, в каких-нибудь снежных, ранних, текущих и растекавшихся сумерках, когда все грохотало, гремело, Ч кружилось и путалось, Ч вспыхивало и гаслоЕ; или в том же троллейбусе, например, подъезжавшем к мосту и въезжавшем на мост, когда, подняв голову, я видел вдруг его Ч да, его, увы, Максово Ч с позволенья сказать Ч жилище, темной громадой нависавшее над рекою: над другими домами, над городом.

Дом его, и улица, на которой стоял этот дом, и все прочие, на этой улице и вокруг его дома, дома описанию решительно не поддаются Ч и я их не буду, конечно, описывать.

Они огромны, они все заполняют собою; а между тем им словно не хватает чего-то, в них словно отсутствует нечто.

Они есть, они были; их как бы Ч нет, как бы Ч не было: так думаю я теперь.

Странный город; удивительный город.

Название его сохранилось: Москвою называется он.

Но даже немногие, еще сохранившиеся названия (улиц и переулков, бульваров и площадейЕ) звучат как будто вполголоса, не доверяя самим себе; прочие, новые Ч ничего не в силах назвать; все тонет Ч в безымянной безмерности.

Все безмерно, огромно; и все кажется Ч взорванным; развалившимнся на куски; распавшимся на какие-то отдельные части; фрагменты, уже почти не связанные друг с другомЕ

Нет, нет, думаю я теперь, то, что не поддается описанию, описывать, конечно, не следует. Я скажу Ч о нем; я не позволю ему Ч явиться, самому сказать о себе: здесь, думаю я, здесь, в этой маленькой, за дюной притаившейся деревушке, с ее редко стоящими домиками и черной чертою шоссе, с ее ранними, долгими вечерами, когда сверху, с дюны, она еще вся просматривается насквозь, но уже гаснет, синеет, густеет, замирает над соснами небо, и над дальним лесом, пробиваясь сквозь синеву, уже появляются первые, редкие и робкие звезды, и дым над крышами уже сливается с темнотою, Ч и спустившись с дюны и принеся дров, я тоже растапливаю, в углу комнаты, круглую, железную печку, Ч и прислушиваясь к потрескиванью поленьев, дрожанию воздуха, ворошу кочергою в огне, Ч и снова сажусь за стол, и зажигаю лампу, и беру в руки вот эту, недописанную утром страницу: здесь, еще и еще раз, Ч здесь, на этой странице, на этих страницах, ему, призрачному, нечего делать. И Ч хватит пока об этом.

Он же, Макс, возвратившись домой, Ч заснув и снова проснувшись, Ч и пренодолев, вслед за тем, полугодовое пространство, через которое (поднбрансывая поленья в огоньЕ) я перескакиваю с помощью двух каких-нинбудь слов (полугодовое, пространствоЕ) и которое там, тогда, для него, бынло плотнной, не пропускающей или почти не пропускающей света ченрендою точно и тщательно пригнанных друг к другу дней, вечеров и утр, Ч пренодолев, значит, все-таки, это огромное (как ему, должно быть, казалосьЕ) пространство подъемов и спадов, засыпаний и пробуждений, разончаннрований и надежд, Ч Макс, почти неожиданно для себя самого, изменив направление, переставив флажки на карте, оказался Ч тоже и впервые оканнннзался вдруг здесь, в этой маленькой, еще и еще раз, никому или почти никому не ведомой деревушке на берегу Балтийского моря: и плотная ченренда дней сделалась вдруг прозрачной. Ч

Я еще сам не знаю, куда я пойду; я так долго готовился к этому, теперь и здесь, поворачивая обратно, наконец, наконец-то, начавшемуся движению; я дунмал о нем постоянно; но я еще сам не знаю, куда, по каким доронгам пойду я. Я вижу, конечно, ближайшее (доступное, позднееЕ): ту зиму, с которой я начал Ч я поворачиваю обратно Ч или, скажем, его, Максов, только что мной упомянутый, Ч или, скажем, мой собственный, вслед за ним, через месяц, первый и как бы предварительный приезд в эту маленькую, за дюной притаившуюся деревушку, ни ему, ни мне дотоле неведомуюЕ; лишь с трудом различаю я Ч за всем этим, где-то вдали Ч еще совсем, конечно же, смутные, дрожащие и колеблющиенся очертанья каких-то, совсем иных, совсем и даже неправдоподобно далеких времен Ч ненкий август: дождливый и темный Ч некую осень: удивительно-ветннренную Ч некую, опять-таки, зиму: ту зиму, с которой я начал и которая (понтонму-то я и начал с нееЕ), смыкая раннее с поздним, относится и к поздним и к ранним Ч или так мне кажется Ч временам. Я еще сам не знаю, куда я пойду; я уже отметил их Ч как на карте Ч на этих страницах: и некий август, и некую осень, и некую зиму (три точки в пространствеЕ); я хотел бы отметить их сразу все, эти разные (так думаю я теперьЕ) самой природой своей, своей окраской, звучанием, значением и смыслом друг от друга отделенные времена; отметить, предположим, на карте еще некую, и еще, и еще некую зиму, холодную, теплую, никакую; отметить и некую, скажем, весну; и некое лето; и еще некую осень; они приближаются, они наплывают друг на друга Ч как льдины, наплывающие на берег; собрать их, расставить их по местам: вот задача, может быть, невыполнимая.

 

 

4

 

Все тихо вокруг; утро; утренний холод.

Я еще сам не знаю, куда я пойду; я был на море (где уже нет никаких, раннзумеется, льдинЕ); я зашел, на обратном пути, в ту (как он называл ееЕ) Ч совсем рядом с моим домом Ч мансарду, которую снимал здесь некогда Макс, Ч род надстройки над некими службами (как он называл ихЕ): дровяной сарай, погреб Ч с крутой наружной лестницей и крытым, неловко повисшим над землею балкончиком перед дверью. Она пустует теперь; я попросил открыть ее для меня; там ничего не изменилось с тех пор. Там те же, обитые досками, стены; и тот же запах: хвои, смолы; и та же, под скатом крыши, кровать; и то же окно; и то же кресло возле окнаЕ

Доступное; позднее.

Ч Я поворачиваю обратно, Ч сказал Макс; и на другое утро объяснившись со мною, возвратившись домой, заснув и снова проснувшись, и преодолев, вслед за тем, шесть Ч нет, пять Ч очень долгих, как, наверное, казалось ему, из пробуждений и засыпаний, подъемов и спадов, надежд и отнчаянния сонтканных месяцев, вдруг, переставив флажки на карте, оказался, к своему собнственному удивлению, Ч здесь: и плотная череда дней сделалась вдруг Ч прозрачной. Ч

Он приехал в начале июня; сошел с автобуса на обозначенной лишь столбиком и скамейкой остановке у въезда в деревню, и проводив его до поворота глазами, остался Ч один, в мгновенной, после шума, движенья, мельканья со всех сторон обступившей его тишине. Было раннее, еще совсем раннее утро. Пахло морем, песком, пространством. Он сел на скамейку и закурил; спешить ему было некуда. Он вытянул ноги; он посмотрел на небо: по небу, уже освещенные солнцем (встанвавшим у него за спиноюЕ) бежали легкие, белые, быстрые Ч лишь очень и очень редко, раз или два в году, в какой-нибудь, скажем, весенний, холодный и ветреный день, бывают такие там, в том городе, из которого он уехал Ч морские, быстрые, легкие, снизу, встававшим солнцем освещенные облака.

Спешить ему было некуда. Он сидел на скамейке, курил, смотрел на небо, на белый песок у обочин, и думал, как это часто бывает после бессонной Ч почти бессонной Ч под стук колес Ч ночи, ни о чем в отдельности, обо всем, значит, одновременно. Вот, думал он, может быть, вот, поезд, бессонная ночь, и какие-то станции, какие-то полустанки, и электричка, и шоссе, и автобус, и море, мелькнувшее между сосенЕ А ведь оно где-то здесь, совсем рядом, за дюной: сколько лет я не видел его?.. И надо сейчас идти, и искать, и спросить у кого-нибудь дорогуЕ У меня записан адресЕ да, вот он: название домаЕ И как мы шли, молча, проваливаясь в снег, в темнотеЕ и уже полгода: полгода назадЕ И что жеЕ нетЕ все равноЕ

Промчалась, обдав его ветром, машина; исчезла: за поворотом; и он вдруг очнулся, встал, и посмотрел еще раз вокруг Ч и снова сел на скамейку. Уходить ему не хотелось; ему хотелось сидеть и сидеть так, смотреть, обо всем Ч или уже ни о чем, быть может, не думая, на белый, уже отсвенчинвавший на солнце песок у обочин, на небо, с легкими, быстрыми, летевншинми прочь облакамиЕ:

Ч Жизнь, подумал он вдруг (с той внезапностью, которая бывает свойственна нашим самым удачным мыслямЕ) Ч жизнь находит, но жизнь и теряет вдруг свою Ч тему. Она становится жизнью Ч о чем-то, и потом опять превращается в жизнь Ч просто так, ни о чем.

Ч Просто так, ни о чемЕ

И на сей раз в другую сторону промчалась машина, обдав его ветром; и покинув, наконец, эту обозначенную лишь столбиком и скамейкой остановку у въезда в деревню (мы очень часто сидели здесь, позже, по венченрамЕ) Ч Макс, после недолгих поисков, нашел и, договорившись с хозяйкой, снял Ч сначала на месяц, а затем и на все лето Ч свою, с тех пор нинчуть не изменившуюся мансарду, с ее крутой наружной лестниннцей, запахом хвои Ч и широким, почти во всю стену, выходившим в поле окном, Ч в котором, осматриваясь, тут же и разумеется, увидел он Ч уже по дороге замеченное им, быть может, Ч или, может быть, как раз не замеченное им по дороге и тем более поразившее его своим внезапным появленьем в окне Ч в солнечной тающей дымке Ч на краю поля Ч дерево: с огромной, кругнлой, как будто парящей Ч в дымке, в воздухе Ч кроной и странно зыбнкинми, размытыми очертаниями ствола.

Это дерево (собственно: липаЕ) Ч вот оно; его видно и с дороги; почти всякий раз, проходя мимо, останавливаюсь я перед ним; иду дальше; вновь оборачиваюсь.

Конечно, теперь, без листьев, оно выглядит совсем по-другому; зато теперь, и только теперь, я вижу, как разбегаются в разные стороны и в то же время переплетаются, образуя единое целое, его черные, тогда, в нанчанле июня, невидимые за листьями ветви; ствол его тоже виден теперь; увитый плющом, тогда, он казался простым началом кроны, не столько поддерживавшим, сколько соединявшим ее: с землею, травоюЕ

Ч И почему же я думалЕ неважноЕ неважноЕ

Ч Жизнь находит, но жизнь и теряет вдруг свою темуЕ

И наверное, никого, ни одного человека в то утро не было на море; солнце, мерцающей полосою, бежало к берегу по воде.

Время течет медленно; один день похож на другой Ч и он их тоже, навернное, не считал. Он бродил по дюнам, по берегу, слушал шум волн, шум ветнра, хруст песка под ногами; он сходил в дальний лес (за шоссеЕ); он побынвал в соседней деревушке (километрах в пяти от нашей; там была Ч и есть Ч почта; он позвонил мнеЕ); и каждый вечер, и каждое утро, проснувншись или перед тем, как заснуть, смотрел, должно быть, в окно Ч возле которого, впервые приехав к нему сюда (через месяц, в начале июляЕ) Ч и еще сам не зная, конечно, не подозревая и не догадываясь, чем станет для меня эта маленькая, за дюной притаившаяся деревушка, Ч возле которонго я и обнаружил его, я помню: в кресле, с брошенной на пол книгой.

Дождь, начавшийся еще там, в Москве, и сопровождавший меня всю доннрогу, здесь сменился, на мгновенье, туманом; в окне, в тумане было виднно лишь это огромное Ч вот оно: еще и еще раз Ч в тумане, на сей раз, как будто уплывшее дерево; почти минуту молчали мы, может быть; и когда он понвернулся ко мне, наконец, лицо его Ч в сером, темнном, дрожащем и таюнщем свете Ч вновь показалось мне изменившимся, Ч знакомым, Ч неузнанваемым; и обернувшись, он посмотрел на меня: почти так же, быть монжет, как он смотрел, только что, на это дерево, окутанное туманом: внимательно, отрешенноЕ; и вдруг улыбнулся; и спросил меня, как я доехал; и сказав мне, я помню, что-то насчет плохой погоды, серых туч, нависших над морем, отвел меня в этот (деревянный, хотя и с кирпичным фундаментом, и с очень острой, высокой, взлетающей в небо крышеюЕ) Ч в этот дом, следовательно, где я и живу теперь: снова, по-прежнему; и было, я помню, еще несколько, почти таких же, дождливых, пасмурных дней; и теперь уже вдвоем мы бродили вдоль моря, по дюнам; и по самой кромке воды доходили, всякий раз, до разрушенного, давным-давно разрушенного, должно быть, причала (пончернневшие, покрытые водорослями, из простых бревен, опоры Ч каждая со своим отражением Ч вот и все, что осталось теперь от негоЕ); и поднимались в дюны, где уже цвел Ч лиловым, фиолетовым Ч вереск; и снова спускались к воде; садились, если не было дождя, на песок; о чем-нибудь иногда говорили.

Ч Подумай, Ч сказал он мне как-то, Ч вот мы сидим здесь, на берегу моря, на краю мираЕ

И Ч что же?

Нет, ничего.

У этой мысли не было Ч и нет Ч продолжения; а между тем, я прекрасно понял Ч еще лучше я понимаю ее теперь; и мне так же странно думать теперь Ч на берегу моря Ч о мире, оставшемся где-то там, в отдалении, нинкакими, например, километрами, конечно же Ч не измеримом.

А здесь, теперь, на море Ч здесь уже не только нет Ч льдин: уже последние пятна снега, еще совсем недавно, вчера или позавчера, лежавшие в тех тенистых местах, где пляж переходит в дюну, растаяли, исчезли, забылись; уже почти по-летнему, согреваясь на солнце, пахнут сосны смолоюЕ И чему-то я учусь у них Ч терпенью, молчанью Ч у этих сосен, теперь Ч у этих волн, набегающих на песок, Ч у этой чайнки, с протяжным криком улетающей вдальЕ

И потом, я помню, все, в одну ночь, изменилось; дождь кончился; небо взлетело вверх; и в том особенном, одновременно прозрачном и пронзительном свете, какой бывает, наверное, только здесь, у этого моря, расступились и как будто раздвинулись сосны; расступились, в деревне, дома (изгороди, сараи, колодцыЕ); и он, Макс, в ближайшем к нам Ч в триднцати километрах отсюда Ч курортном, так скажем, поселке, купил Ч я же, на черндаке моего дома, обнаружил другой, очень старый, но еще вполне прингодный к употреблению велосипед; и каждый, почти каждый день ездили мы куда-нибудь Ч в ту сторону, например, где скрылся снанчанла один, привезнший его, Макса, затем другой, опять-таки, меня самого привезший в эту деревню автобус (и, значит, как говорил Макс, дальше, вдоль моряЕ) Ч по ровному, понемногу, впрочем, отходившему от линии берега, с белым песком вдоль обочин, шоссе; доезжали до перекрестка, Ч сворачивали напранво: к морю, Ч и тут же опять налево, Ч или ехали прямо, удаляясь от линнии берега, все дальше и дальше, все быстрее и быстрее; Макс, крутя педали, пригнувшись к рулю, то и дело поднимал голову, смотрел вокруг, вдаль; я сам, выпрямляясь в седле, смотрел на Макса, на мелькавшие мимо деревья, поляны, облака над темными соснами; одним махом, все быстрей и быстрее, проезжали мы пять, десять, пятнадцать, иногда, километров; и вдруг останавливались; и он, Макс, с перекинутой через раму велосипеда нонгою, Ч и я сам, переводя дух, замерев, Ч и мы оба, прислушиваясь, подолгу стояли так, в мгновенной, все той же, после ветра, шума, движенья, возбужденья, стука и скрипа, Ч со всех сторон обступавшей нас тишине.

И бывали, я помню, дни очень сильного ветра, когда все билось: в испунннге, трепетало: в тревоге, и все листья всех кустов, всех деревьев повораннчинванлись своей обычно невидимой, светлой, другой стороною, и на море, венченром, мокрый, то и дело заливаемый водою песок Ч из узкой кромки превратившись в широкую, далеко-далеко уходящую полосу Ч отсвенчинвал, почти яростно, розовым, красным, Ч и вдруг: сизым, серым, зеленым, Ч и вдруг опять: красным, Ч ярко-краснным, Ч затихающе-ронзоннвымЕ И бывали, напротив, совсем жаркие, почти душные дни, когда море лежало неподвижно, безмолвно, и совершенно отчетливо, вплоть до отдельных завитков, сгущений и прорезей, отражалось в нем ненпондвижное, с дымчатым краем, бессильно, безмолвно повисшее облако, и тольнко вдруг, непонятно откуда, приходила, накатывалась и с глухим звунком, как будто полым внутри Ч как если бы она и эхо свое приносила с собою Ч ударялась о берег одна-единственная, мелкая, неуверенная волна; и дни такого тумана, что, выйдя на море, не видели мы ни моря, ни сосен, ни друг друга, вонобще ничего; и потом опять ясные, жаркие; прохладные, ясные дни; и мы вновь отправлялись, на велосипедах, куда-нибудь; и если не ехали дальше, вдоль моря, пересекали шоссе Ч и знанчит, ехали от моря, вглубь: туда, где прибрежная низменность сменяется холмами, полями и перелесками, и уже нет поселков, нет деревень, и только одинокие хутора возникают вдруг за деревьями.

Ч Был, значит, некий август, начало всегоЕ

Ч И была, значит, некая осень, Ч он улыбнулся, Ч начало Ч чего-тоЕ

Ч Сколько же времени прошло между ними? Год или два года, быть может?

Ч Два года, Ч сказал он. Ч Но сколько бы времени ни прошло между ними, это уже не имеет значения: и как если бы, Ч так или примерно так он сказал, Ч они, тот август, та осень, лежали в каких-то, друг с друнгом почти не связанных временах, в каких-то, почти не соотнесенных друг с другом пространствахЕ

Ч В самом деле, Ч сказал я, Ч есть ведь разные, совсем разные вренменна. Они не просто переходят друг в друга, вообще, может быть, не пенреходят друг в друга, Ч но разделенные самой своей природой Ч окраснкой, звучанньнем Ч сунщенстнвуют как бы сами по себе, несравнимые с предыдущим, несонпонстанвинмые, Ч сказал я, Ч с последующимЕ Собрать их, расставить по меснтам: вот задача, может быть, невыполнимаяЕ

Он опять улыбнулся: Ч и сидя где-нибудь, на склоне холма, у обончинны, глядя вдаль, вниз, Ч в долину, с одиноким, окруженным деревьями хутором, Ч полем, уже начавшим желтеть, Ч аистом, блуждающим по полю, Ч далекой цепью поросших лесом холмов, Ч мы говорили, уже отстраненно, об этих разных, самой природой своей, своей окраской, звучаньем, знанченньем и смыслом отделенных друг от друга, Ч несравнимых и несопоставимых друг с друнгом, Ч уже отмеченных или еще не отмеченных мною на карте, Ч уже введенных или еще не введенных в историю временах; и венчером, в сумерках возвратившись в деревню, вновь говорили о них Ч в его, Максовой, повисшей над землею мансарде (дерево, дерево за окномЕ) Ч или, скажем, на остановке (столнбик, скамейкаЕ) Ч или вновь, допустим, у моря, еще озаренного последними, закатными, быстрыми, по облакам, по воде пробегавшими отблесками, Ч или уже, допустим, погасшего, но еще долго, еще бесконечно долго, тихим, затаенным и призрачным, как будто внутрь повернутым светом светившегося в темноте. И говоря со мною о разных, совсем разных временах и событиях Ч как будто (или так мне казалосьЕ) отдавая их: в мое распоряжение, в мое, если угодно, ведение Ч с рук на руки (или так мне казалосьЕ) передавая мне свою, нашу жизнь, Ч он вдруг умолкал, смотрел на воду, пересыпал руками песок; шум волн окутывал нас на мгновениеЕ; и на другой день вновь ехали мы куда-нинбудь, дальше, вглубь, все равно.

Там есть один холм Ч там, в глубине Ч один-единственный холм, с котонрого, в ясные дни, видна бывает, вдруг, тоненькая, за всеми прочими холнмами, полями, чуть более светлая, чем лес, синеющий на горизонте, чуть более темная, чем небо, синеющее над лесом, тоненькая, совсем тоненькая, темно-синяя полоска Ч чего же? Это море, удивительным образом, море, бесконечно далеко отступившее, внезапно, безмолвно и призрачнно возникающее за всеми полями, холмами, между лесом и небом, слинваясь с ними, отделяясь от нихЕ

Как август, Ч сказал мне Макс. Ч Как август, как август.

 

 

 

5

 

 

По ночам, прислушиваясь к шорохам и скрипам в чужом доме, где я снял комнату, я провожу, как сказано, линии, я вычерчиваю, как уже гонворилось, узоры; я хотел бы разметить его сразу все, целиком Ч как карнту Ч это огромное, со всеми его дорогами, Ч холмами, полями, Ч моснтами и реками, Ч без конца расширяющееся, блаженной тревоги иснполненнное пространство; совершенно отчетливо, внутри, в себе, засынпая, я чувстнвую его напряжение, Ч растяжение, пафос дистанций; я станраюсь удержать его, собрать его; не позволить ему разбежатьсяЕ; с рандостью, наконец, я отнмечаю в нем, Ч как на карте Ч некий Ч совсем иной город (в отличие от Москвы утративший свое названиеЕ) Ч город сандов, дворцов, набережных, Ч мостов и каналов, Ч куда мы отправились вместе с Максом, в конце лета и прежде чем возвратиться в Москву, всего на несколько дней.

И было, я помню, уже почти по-осеннему холодно, когда мы стояли, в последний раз, на обозначенной лишь столбиком и скамейкой остановке у въезда в деревню; и в уже почти по-осеннему тонком, прозрачном и тихом воздухе кружились, я помню, ложились на землю, на асфальт, на белый песок у обочины, Ч первые, желтые листья; и Макс, я помню, выходил на серендину шоссе, и смотрел в ту сторону, откуда Ч из-за дальнего, опять-таки, леса Ч должен был появиться, и очень долго не появлялся, опять-таки, Ч и вот, наконец, появился Ч внезапно и призрачно Ч показался, приблизился и подъехал автобус; и садясь в него, с передней площадки, и в последний раз, уже из окна, посмотрев на столбик, скамейку, я вдруг понял, что я вернусь, Ч что очень и очень скоро (зимою? весною?..) вернусь я в эту маленькую, за дюной притаившуюся деревушку, Ч с ее соснами облаками, Ч безусловными облаками, несомненными соснами, Ч и что если вообще когда-нибудь, где-нибудь, то именно здесь, очень скоро, начнется это Ч движение куда-то (неизвестно кудаЕ), приближение к чему-то (непонятно к чемуЕ), это Ч поворачивание обратно, к которому я так долго готовился, так долго стремился и которое (думаю я теперьЕ) вот, теперь, наконец, началось.

А там, в том Ч совсем другом городе (в отличие от Москвы утратившем свое название, но зато сохранившем, почти сохранившем свой облик, а знанчит, и свои названия: названия улиц, садов и набережных, Ч мостов и каналов, Ч проспектов и площадейЕ) Ч Макс, на второй или, может быть, на трентий день по приезде (он поселился у своих знакомых, я у своих; в тот день мы не виделись с нимЕ) Ч Макс, сворачивая с Невского проспекта на Екатерининский канал (и собираясь, должно быть, выйти через Михайловский парк, мимо Летнего сада, на Дворцовую набережную: обычнный его маршнрутЕ) Ч Макс, сворачивая с Невского на канал, столкнулся вдруг с шедшим ему навстречу, сворачивавшим, соответственно, с канала на Невский, Сергеем Сергеевичем. Менее всего ожидал он встретить Сергея Сергеевича Ч здесь, в этом городе (лишенном названияЕ); Сергей же Сергеевич, оказавшись вдруг перед Максом, совершенно спокойно, как ни в чем не бывало (говорил мне впоследствии МаксЕ) взял его под руку и пошел вместе с ним, вдоль Екатерининского канала, то есть Ч со своей точки зренния Ч обратно. Он приехал, как выяснилось, на два дня; уезжает Ч сегодня вечером. Встрече с Максом он радЕ да, он, Сергей Сергеевич, весьма и даже очень рад этой встрече, столь неожиданной. Что здесь делает Макс? Ничего особенного, приехал на несколько дней, из деревни? Отлично. Он, Сергей Сергеевич, приехал сюда по делу, уезжает сегодня Ч сегодня венченромЕ Где же Макс остановился? У знакомых? Где именно? На Большом проснпекте? Нет, он никогда не бывал там. Это, кажется, где-то на Васильевском острове? Ах нет, на Петроградской стороне? Ну что же, пусть такЕ А понзволено ли ему будет спросить, куда, собственно, Макс исчез, почему он, вонобще говоря, пропал, оказывается вдруг на углу Невского и Екатерининского канала, живет вдруг на Большом проспекте Петроградской стороны, а принехал сюда и вовсе из какой-то деревнни?.. Макс может, конечно, не отвенчать, он, Сергей Сергеевич, нанстаинвать, конечно, не будет. И все-таки, и тем не менее, он, Сергей Сергеевич, был Ч скажем прямо Ч весьма и весьма раздонсадован, обеснкунражен и огорнчен внезапным исчезновением Макса, он, Сергей Сергеевич, не знал, что ему и подумать, и раз уж они столь приятным образом встретились здесь, Макс, полагает он, мог бы что-то ему объяснить и как-то с ним объясниться Ч хотя, с друнгой стороны, все это уже никакого, почти никакого значения не имеетЕ

Вот именно.

Макс вдруг остановился; остановился и нежданный его собеседник.

Вот именно Ч и потому, если Сергей Сергеевич не возражает, он, Макс, во всяком случаеЕ

Он справился, наконец, с охватившим его замешательством; освонбондил свою руку; улыбнулся; посмотрел на Сергея Сергеевича.

Еще был слышен шум Невского; шум проехавшей вдоль канала машины; тихий плеск темной, в канале, воды.

Если Сергей Сергеевич не возражает, сказал Макс, он, Макс, во всянком случае, предпочел бы пройти вот здесьЕ да, направоЕ

Тот, в свою очередь, улыбнулся, посмотрев на него.

Пожалуйста, как угодно.

Ч А знаете, Сергей Сергеевич, я ведь тоже очень рад видеть васЕ Я даже собирался звонить вам, возвратившись в МосквуЕ

ДопустимЕ И все-такиЕ растягивая словаЕ и все-таки, все-таки, он, Сернгей Сергеевич, был, еще и еще раз, весьма-весьма раздосадован, весьма огорчен и прямо-таки обескуражен внезапным исчезновением МаксаЕ в конце концов, он тоже связывал с Максом некие планы, ненкие замыслыЕ и хотя с тех пор прошло уже целых полгодаЕ что?.. даже больше?.. вот именнноЕ и все это уже почти никакого значения не имеетЕ он, Сергей СергеевичЕ он ждет все-таки объяснений.

И значит, все-таки, все-таки (они шли уже через Михайловский Ч им, Максом, особенно, пожалуй, любимый Ч и даже самый любимый, может быть, парк; Сергей Сергеевич, закурив сигарету, быстрыми ударами указательного пальца сбивал с нее пепел; выпуская дым, отворачивался; затягиваясь, смотрел на Макса; молчалЕ) Ч Макс, все-таки и глядя вокруг, вынужден был Ч объясниться с Сергеем Сергеевичем: почти так же, быть может, как объяснился он, неким январским утром, со мною. Я отказываюсь? Я не иду дальше? Нет, нет, этого он не сказал. Подумайте, сказал он, наверное, подумайте, Сергей Сергеевич, ведь это могло быть только однаждыЕ только однаждыЕ

Это было единственное событиеЕ во всяком случае, для него, МаксаЕ единственноеЕ Таковым оно и осталосьЕ таковым оно и останетсяЕ

Он должен был сразу предупредить Сергея Сергеевича? Он не мог, он не знал. Сразу после? Он не решился. Ему пришлось попросить об этом Ч 

(Меня, живущего теперь здесь, попросил он, в то январское утро, поговорить с Сергеем СергеевичемЕ)

Что? Другие возможности?.. Ах да, другие возможностиЕ Жалеет ли он о них? Нет; наверное, нет. Та, единственная, осуществившись, как будто отнменила их всеЕ А может быть, он и жалеет о нихЕ чуть-чутьЕ иногдаЕ вот сейчас, может бытьЕ Но в общем и как бы то ни былоЕ вы совершенно правы, Сергей СергеевичЕ все это не имеет уже нинканконго, совсем никакого значенияЕ

Ч Жизнь, видите ли, находит, но жизнь и теряет вдруг свою тему.

Сергей Сергеевич опять улыбнулся Ч нет, рассмеялся. Это как же прикажете понимать? спросил он.

Ч Ну да, вотЕ Она становится жизнью Ч о чем-то, и потом опять пренвращается в жизнь Ч просто так, ни о чем.

Просто так, ни о чемЕ

И уже начинали желтеть, краснеть клены Ч здесь, в Михайловнском, им, Максом, особенно любимом, может быть, парке Ч уже совсем низнким, осенним казалось нависшее над деревьями, над лужайкой Ч с еще по-летнему, впрочем, зеленой и яркой травою Ч в темных тучах, серое небо.

Ч А скажите, Сергей Сергеевич, Ч Макс снова остановился, Ч сканжинте, Сергей Сергеевич, ведь на самом делеЕ конечно, я поступил не лучншим образомЕ я уже передавал вам свои извиненияЕ я готов повтонрить ихЕ но скажите, на самом деле, я ведь не очень подвел вас?..

Ч Да нет, в конце концов все устроилосьЕ

Ч Вот это мне и хотелось услышатьЕ И я действительно собирался звоннить вамЕ У меня было чувство какой-тоЕ какой-то, пожалуй, незавершенностиЕ Идемте?

Ч Идемте.

И значит, все-таки Ч все-таки Ч объяснившись, они, Макс и Сергей Сергеевич, свернули, на сей раз, налево, к Марсову полю; прошли вдоль Лебяжьей канавки (Летний сад, с его высокими кронами, остался у них, соответственно, справаЕ); вышли к Неве Ч и говоря, наверное, о каких-то Ч для него, Макса, уже посторонних Ч с театром, на маленькой площади, связанных, в первую очередь, обстоятельствах, спектаклях и репетициях, Ч и ужеЕ совсем просто говоря, должно быть, о них, Ч пошли, по набережной, в сторону Зимнего; Макс, в свою оченредь закурив сигарету, с внезапным, его самого удивлявшим, наверное, чувством Ч завершения, облегчения, смотрел, должно быть, на безмернное, серое, лежавшее перед ним, тихой рябью и первыми каплями нанчиннавшегося дождя подернутое пространство Невы, на Петропавловскую, с ее золотым шпилем, крепость, на Ростральные, под серым небом, колонны; остановился, на сей раз, Сергей Сергеевич (устроинтель и режиссерЕ).

Ну что же, сказал он, остановившись, он, Сергей Сергеевич, не предланганет Максу начать все сначалаЕ Макс, если он правильно понял, не согласитсяЕ да это уже, в общем, и невозможноЕ Тем не менее, пускай Макс заходитЕ в театрЕ почему бы и нет?.. Ему же, Сергею СергеевинчуЕ ему уже давно пора быть в гостинице, иЕ дождь все усиливается, как нетрудно заметитьЕ и вот, кстати, едетЕ взмахнув рукоюЕ таксиЕ и в общемЕ что же еще сказать?.. Он решится сказать все-таки, что Максовы объясненияЕ не вполнне удовлетворили его. У Макса, полагает он, были еще какие-тоЕ причинны?.. нет, чувства, полагает он, и эмоции, в конце коннцов и подвигнувшие его, то есть Макса, на столь странный поступокЕ он, Сернгей Сергеевич, не будет в них, конечно, вдаватьсяЕ Он думает лишь о неких, не сбывшихся, вероятно, надеждах, не оправдавшихся ожиданияхЕ о некоем, возможно, отчаянииЕ Впрочем, все это его не касается. Не подвезти ли Макса куда-нибудь? Нет? В таком случаеЕ

Ч В таком случае, Ч закончил Сергей Сергеевич, Ч желаю вам всянченснконго успеха в вашей Ч просто так Ч жизни.

Ч Спасибо, Ч ответил Макс.

И только в машине, усевшись на переднее, рядом с шофером, сиденье, он, Сергей Сергеевич, сложил, наконец, руки на груди и пошевелил, на прощание, пальцами. Машина, брызнув водой из-под колес, развернулась и под дождем, по пустынной набережной, помчалась обратно, в сторону Марсова поля. Макс, проводив ее глазами, оставшись один, пошел, в свою оченредь, дальше, по набережной Ч и вспоминая, может быть, ту, уже отменченнную мною на карте Ч уже очень и очень скоро, по всей вероятности, мне вновь предстоит писать о ней Ч осень, когда (думал он: думаю я теперьЕ) Ч когда жизнь, собственно, и Ч нашла свою тему, он же, Макс, блужндая по городу, нашел, среди прочего, театр: на маленькой площади, Ч или думая, может быть, о том Ч единственном, во всех смыслах, событии, до которого и я, когда-нибудь, доберусь, Ч об осуществлении (или неосущенствленииЕ) возможностей, для меня, здесь, ещеЕ невозможных, Ч о нандеждах, сбывшихся и ненсбывшихся, Ч ожиданиях, оправдавшихся или нет, Ч или уже ни о чем, быть может, не думая, Ч дошел до Зимнего, переншел на Васильевский остров и, пройдя, разумеется, мимо одной из Ростнральнных колонн, спустился на Стрелку, к самой воде: с тихим, но удивительно отнчетнливым звуком, гулким отзвуком, набегавшей на гранитные, понкрытые водорослями, позеленевшие от влаги ступени: и вновь, помедлив на них, отступавшей.

Он поискал глазами, он нашел то место, на набережной, где он простился, только что, с Сергеем Сергеевичем Ч он уже не думал о нем Ч ни о чем не думал, быть может, Ч и уже ни о чем, быть может, не думая, но с тем же, все тем же, не покидавшим его, хотя и удивлявшим его по-прежннему чувнстнвом Ч облегчения, завершенияЕ, смотрел, по-прежненму, на безнмернное, серое, под серым небом и серыми тучами, дождем и рябью подернутое пространство Невы, на Петропавловскую, с ее золотым шпилем и кусочком песнчанного берега, крепость, дворцы набережной, фасады дворцов. Прогулочнный, белый, совсем крошечный в окружавшей его безмерности катер проплыл и скрылся в Малой Неве; длинная, тонкая, оставшаяся от него и понемногу расходившаяся волна, с тихим и отчетливым звуком, ударилась, докатившись до них, о ступени; набежала, помедлила, отступилаЕ; он же, Макс, еще очень и очень долго стоял, наверное, так, под дождем, ни о чем не думая, на Стрелке, у самой воды.

 

6

 

Как они кружат в пространстве, эти поезда, электрички, подрагивают на ходу, грохочут, гудятЕ Иногда, по ночам, мне кажется, я вижу их сразу все, слышу их сразу все: и ту, что увозила нас с Максом, повернувших обратно, в город, Ч ту, с которой я начал, Ч и ту, через день после Максовой, вполне неожиданной, в совсем другом городе, встренчи с Сергеем Сергеевичем, Ч ту, в которой мы ехали в Павловск, волшебное место, точку в пространстве. О, как они кружат в нем (в без конца расширяющемся, полном тревоги, трепета, ожиданияЕ), проводят линии, вычерчивают узоры, подрагивают и грохочут, и медлят на пустынных, каких-то, без названия, станциях, и снова стремятся, и вдруг поворачивают: и тогда тот, кто едет в первом или во втором, к принмеру, вагоне, выглядывает из окна, и видит Ч сзади, вдали Ч широкой, огромной дугою, под небом, низким и темным, весь поезд: вагон за вагономЕ

Ч Сергей Сергеевич? НевероятноЕ

И сидя в поезде, глядя в окно, я пытался представить себе эту встречу (только что мною описаннуюЕ) Ч и думал, конечно, о той Ч да Ч невстрече с Сергеем Сергеевичем, Ч о той невстрече, с которой я начал, Ч о том мгновении, следовательно Ч я поворачиваю обратно Ч с которого (думал яЕ) Ч с которого я и начнуЕ

Был снова пасмурный, серый, осенний, задумчиво, тихо, печально Ч как будто силясь что-то припомнить Ч но вместе с тем, в глубине этой печали, чему-то, может быть радуясь, вспоминая Ч осенний, серый и пасмурный, печально, тихо, задумчиво проплывавший за окнами день. Мы ехали в Павловск, волшебное место.

Ч Вот с этого Ч я поворачиваю обратно Ч вот с этого я и начнуЕ вот с этого мгновенияЕ в сумеркахЕ

Я уже знал, как сказано, где Ч здесь, в деревне за дюной Ч я еще не знал, разумеется, когда это будет Ч зимою, весною; Ч и Ч как бы то ни было Ч когда бы то ни было Ч сидя в поезде, глядя в окно, пытался представить себе какую-то, первую, скажем, фразу, вторую и третьюЕ; и вспоминал, как мы шли вместе с Максом (сидевшим напротив, смотревшим в окноЕ) Ч к той же станции и по той же тропинке, по которой я шел, один Ч в августеЕ; а значит, думал и о самом этом августе, неправдоподобно-далеком, об этом августе, темном и пасмурном Ч таком же пасмурном, может быть, как проплывавший за окнами темный, пасмурный день.

Ч Да и как же не думать о нем? Оттуда все исходит, туда все вознвранщанется; там, в глубине его, в дожде, тумане и холоде, таится, может быть, что-тоЕ с тех пор, быть может, утраченноеЕ

Макс, сидевший напротив, улыбался, я помню Ч проплывавшим мимо деревьям.

Ч И я скажу о нем сразу же, сразу жеЕ во второй, к примеру, главеЕ

И потом, когда мы сошли с поезда, Ч и деревья остановились, день тоже, Ч и Павловск, волшебное место (где я очень давно не бывал и куда он, Макс, созвонившись со мною, предложил мне съездить в тот день Ч погулять в парке Ч почему бы и нет?..) Ч Павловск, волшебное место, с его холмами, аллеями, Ч влажным воздухом и дымкой в низинах, Ч с его серым, осенним, огромным, нависшим над деревьями небом, Ч разворанчинвалнся, раскрывался, распахивался перед нами (занвонранчивал, закрывал, запанхивал нас в себе, в себяЕ) Ч я думал по-прежннему о Сергее Сергеевиче: устронителе, режиссере, Ч о встречах с ним и невстречах, Ч и о театре: на маленькой площади, Ч и о том Ч единнственном, конечно, событии, о котонром (так думал я, может бытьЕ) мне тоже стоит, наверное Ч предстоит, нанверное Ч сказать почти сразу, Ч о котором мне еще нечего, пожалуй, сканзать, Ч которое втайне присутствует здесь, в моей истории, с первой страннинцы, Ч и конечно, об августе: начале всегоЕ; и он, Макс, по-прежнненму улыбался Ч улыбкой, всякий раз, отмечая внезапное, всегда внезапное появление знакомых статуй, притаившихся за деревьями, Ч павильонов, беседок, Ч лужайки с еще по-летнему зеленой травою, Ч ручья с мостиком, отражавшимся в тихой воде, Ч островерхой башенки на берегуЕ

И так, значит, шли мы, все дальше и дальше, по пустынному, огромннонму, под серым небом, Павловску, через парк, по холмам и снова по парку.

И конечно, теперь, когда я уже знаю, что будет дальше и что Ч вернее: кого Ч мы встретили (встретимЕ) в глубине одной, очень длинной, бесконечно раскрывавшейся перед нами и вдруг, когда мы встретили, наконец, увидели, наконец, его Ч вернее: ее Ч закрывшейся, запахнувшейся за нами аллеи, Ч все это: и эта аллея, по которой мы шли, и пожелтевшие липы, и желтые листья, и далекие очертанья дворца, и пруд, оставшийнся где-то внизу, и скамейки, и статуи, и вся эта наша поездка (в Павловск: волшебное местоЕ) Ч все это кажется мне теперь простым приближением к ней, еще не названной, но уже Ч почти Ч появившейся; тогда же (думаю я теперьЕ) все это было, конечно, само собою, само по себе; и мы просто шли, очень медленно, по раскрывавшейся перед нами аллее; и он, Макс, улыбался, шагая; и я уже ни о чем Ч в свою очередь Ч ни о чем, быть может, не думал; и отделяясь от меня самого, какие-то Ч уже почти не мысли, быть может, тихо звучали рядом (рядом со мной, рядом с МаксомЕ), завершая самих себя, замолкая; и когда мы увидели ее, нанконец Ч завершились, замолкли; и она, сидевшая на скамейке, подняла голову, и посмотрела на нас, приближавшихся к ней, и снова ее опустила; а мы все шли и шли, очень медленно, по этой бесконечной, осенней и темной аллее, все приближаясь и приближаясь к ней, уже появившейся; шли так же медленно, долго, как мы шли с ним когда-то, навстречу друг другу, в какое-то, отчасти похожее на этот день, темный и пасмурный, пасмурное и темное утро, в августе, в начале всего; и было так же тихо, совсем тихо вокруг; и она, Соня, тихо сидевшая на скамейкеЕ: вот так (думаю я теперьЕ) Ч вот так, вот так мы и кружим в пространстве.

Мы кружим в пространстве, сближаясь и расходясь, проходя мимо и оборачиваясь: Ч и так же медленно, долго шли мы Ч в обратную сторону, и было все так же тихо, совсем тихо вокруг, и только темный гравий аллеи поскрипывал у нас под ногами, и тихо шуршали листья: Ч и когда мы подошли к ней Ч с другой стороны, и она, Соня, вновь подняв голову, посмотрела на нас, на меня и на Макса, на Макса и опять на меня, аллея, до сих пор раскрывавшаяся, распахивавшаяся перед нами, запахнулась, иснчезнла, оставив нас, значит, втроем, в глубине этого пасмурного, тихого и темного дня, в парке и в Павловске, среди сомкнувшихся, над нами и вокруг нас, деревьев.

Макс, подойдя к Соне, напомнил ей об их кратком Ч печально-кратнком: сказал он Ч знакомстве.

Ч Вы меня, конечно, не помнитеЕ

Ч Нет, отчего же, я отлично вас помнюЕ и помню тот вечер, на море, два года назадЕ

И тут я заметил вдруг Ч и он, Макс, тоже, конечно, заметил Ч и тут мы оба вдруг заметили Ч книгу, лежавшую у нее на коленях; и сказав Максу, что она его помнит, узнав его, улыбаясь, но с еще как будто замедлившим, не поспевшим за нею удивленным выражением лица, глаз, она положила ее, обложкой вверх, на скамейку: Ч и это, к нашему собственному удивлению, оказался некий роман, отлично известный Максу и отлично известный мне: одно из тех, весьма немногончиснленнных сочинений, в которых Ч при полном несходстве Ч я видел, и вижу, некое тайное, необъяснимое, скрытое, и все-таки несомненное для меня соответствие Чмоей собственной (так думаю я теперьЕ) еще только приближающейся к осуществлению истории (если это историяЕ) Ч моему собственному, если угодно, роману; Ч роман, который я перечитывал и вчера, и сегодня, который я беру сейчас в руки Ч вот сейнчас: шум прибоя за дюной Ч перелистываю, снова откладываю (я привез его, конечно, с собою: среди прочих Ч немногих Ч втайне связанных с моей историей книгЕ).

Ч Как странно, что вы читаете его здесь, Ч сказал Макс (не глядя на СонюЕ) Ч именно здесьЕ

Он не смотрел на нее; он смотрел лишь на этот роман, в столь хорошо нам знакомой, белой с черными полосами обложке; Соня же, не глядя ни на роман, ни на Макса, ни на меня, медленно, тихо, я так и не понял откуда возникшей в ее руке, сухой и сломанной веткой чертила, на темном гравии, тонкие, сплетавшиеся, расходившиеся, бесконечные линииЕ

Ч И все-таки странно, что вы читаете его Ч именно здесь. Он чем-то похож, не правда ли, на этот паркЕ со всеми его аллеямиЕ ручьем, дворцом на холмеЕ

Ч Еще более странно, Ч сказала Соня, Ч что вы его Ч тоже читали. Мне казалось, Ч она подняла голову, посмотрела на Макса, Ч мне казалось, кроме меня самой, его вообще никто не читал.

Ч О нет, я читал, я много раз читал его. Мне дал его, кстатиЕ Ч

Я, живущий теперь здесь, на берегу моря, на краю мира, дал его некогда Максу.

Ч Ах, вот какЕ

Макс представил меня.

Мне же, в свою очередь, посоветовал прочесть его тот, уже упомяннунтый, но еще не введенный мною на эти страницы персонаж моей, если угодно, иснтории (моего собственного, если угодно, романаЕ), с которым он, Макс Ч вот так мы и кружим в пространстве Ч встретился, повернув обратно, объяснившись со мною, ранним утром, морозным и зимним, в трамвае с обледеневшими стекламиЕ

Ч Да, вы правы, Ч говорила, тем временем, Соня, Ч в нем есть, дейстннвительно, что-то от этого паркаЕ со всеми его холмами, аллеямиЕ И он так же меняется. Он меняется непрерывно.

Ч Он проводит линии, очерчивает пространствоЕ

Ч Он сам создает свои предпосылкиЕ полагает свои границы Ч и тут же снимает ихЕ

Ч Он как будто приближается Ч втайне Ч к чему-тоЕ

Ч В нем есть, значит, некая приблизительностьЕ

Ч Но вместе с тем, Ч сказала Соня, Ч в нем есть и некая безусловнность, сравнимая, может бытьЕ

Ч С безусловностью этих деревьевЕ

Ч Этих холмовЕ

Ч Этого дворца, наконец, от холмов, деревьев Ч неотделимого.

И рассмеявшись, она встала со своей скамейки, я помню; и по вновь распахнувшейся перед нами, липовой и темной аллее, мы пошли, все так же медленно, к этому Ч от холмов, деревьев неотделимому Ч безусловному, с каждым шагом приближавшемуся дворцу; и прошли, я помню, по внешней его галерее; и обошли его, я помню, кругом; и спустились по лестннице; и пошли вдоль ручья; и после многих мостиков дошли, я помню, до круглого, с колоннадой Ч Соня, войдя в нее, исчезла, появилась опять Ч павильона; и отдалившись, за пожелтевшими кронами, то исчезал, то вновь появлялся дворец; появлялись, исчезали беседки, решеткиЕ; и тольнко в поезде, по дороге обратно, я попросил у Сони, взял в руки этот Ч в белой, с черными полосами, обложке Ч вот он Ч втайне связанный с моим собственным романом Ч роман; и открыл его, я помню, где-то в начале; и где-то в конце; и Макс Ч мы сидели с ним рядом, Соня напротив Ч сказал ей, что Ч вот, еще неделю назад мы были с ним, как он выразился, не очень далеко от тех мест, где, некогда, они и познакомились с Соней; и она спросила, где именно; он ответил; и снова, но теперь уже в другую, разумеется сторону, проплывал за окнами день, серый и пасмурный; и я снова думал, наверное, о моем Ч моем собственном, если угодно, романе, об этом медленном Ч так думал я, может быть Ч со всеми его поворотами, изнменениями, смещениями перспективы Ч здесь, теперь, нанчавншемнся, нанконнец-то, движенииЕ; и смотрел, конечно, на Соню Ч вспоминавшую, вместе с Максом, подробности их знакомства: печально-краткого: вновь сказал МаксЕ; и только в поезде, не без удивления, узнал я, что Ч как и мы Ч она жила Ч и живет: сегодня утром я получил от нее письмо Ч там, в том, огромном, таинственном, невероятном, покинутом мною городе Ч в Москве: скажем просто Ч куда Ч на другой день встретившись возле Исаакиневского и на третий возле Казанского, я помню, собора Ч куда мы и возвратились: втроем, дня через три.

 

7

 

Как все это странно, в самом делеЕ Уже без всяких сомнений весна; уже цветет, повсюду, сирень; уже зимние вещи забыты, спрятаны в шкаф; уже та прозрачная влажность в воздухе, легкая дымка, которая, в самом начале лета, так удивительно напоминает, на мгновение, об осени; уже то дерево, на которое он, Макс, смотрел когда-то, утром и венченром, обрело свои прежние, парящие, зыбкие очертаньяЕ

И я уже пробовал, пару раз, войти в воду, еще ледяную; и я опять езжу, почти каждый день, на заново смазанном, собранном мною велонсинпенде Ч и точно так же, как мы ездили некогда с Максом Ч крутя педали, пригнувшись к рулюЕ

И так же, как некогда, пролетают деревья, поляны; и понемногу сужаясь, чернеет, среди сосен, шоссе; и тихим шепотом, стрекотом, быстрыми брызгами отзываются, в углубленьях асфальта, последние лужи, уже просыхающиеЕ; и я доезжаю до перекрестка; сворачиваю направо; или еду прямо, все дальше и дальше, ни о чем не думая, отдаваясь движению, ощущению скорости, ветру, мельканию сосен; и проехав пятнадцать Ч нет, восемнадцать: если верить указателям Ч километров, за ручьем, у бывннншей мельницы, теперь заколоченной, сворачиваю, опять же, направо, к морю и снова к морю: я знаю все это, теперь, наизусть: я мог бы вычернтить схему и план этих мест, со всеми шоссе, поворотами (тропинками в дюнах, просеками в лесуЕ); вечером, по дороге обратно, уже в сумерках, тормозя, оборачиваюсь: там, сзади, за соснами, уже горит Ч уже гаснет закат, и впереди уже ночь, и я въезжаю в нее, возвращаюсь в деревнюЕ; и на другой день, покончив с писанием, снова еду куда-нибудь.

К сожалению, туда, вглубь, к холмам, полям, перелескам, сейчас еще не проехать: лесная дорога размыта, колеса вязнут в грязи.

Я встаю совсем рано теперь, так рано, как я вставал, быть может, лишь в августе, в начале всего, и как я разучился вставать за все, с тех пор прошедшие годы.

И каждое утро, проснувшись Ч когда здесь, в деревне за дюной, еще холодно, сыро, но уже тает, в яснеющем воздухе, уже редкий, тонкий туман, и еще лежащая, конечно, повсюду, на траве, на всех ветках, роса уже вспыхивает, уже, вдруг, загорается, и остро, нежно пахнет зеленью, влагой, и кунда-то совсем далеко убегают все тени, тень дома, тень дерева Ч проснувншись, каждое утро, я выхожу, разумеется, на море, и поднявшись на дюну, вдруг, всякий раз неожиданно, вижу, за соснами Ч солнце, уже ослепительнное, Ч и всякий раз останавливаюсь: море, в мерцаньях и отблесках, канжется, удивительным образом, выше берега, сосен Ч и как будто идет под уклон, понемногу спускаясь к уже белеющему на солнце пескуЕ И накантываются, и вновь отступают, и медлят, и ударяются о песок Ч оттуда, отнкуда-то, из сиянья, мерцанья бегущие волны; и по самой кромке воды я донхожу, всякий раз, до разрушенного, давным-давно, как уже говорилось, разрушенного причала, опор и бревен, отражающихся в воде; и вновь поднявшись на дюну, вновь Ч и вновь оборачиваюсь.

И выпив кофе, каждое утро, занимаю я, если угодно, свою Ч свою, так сканжем, позицию: здесь, в этой комнате, возле этого, уже настежь раснпахннунтонго окна; и все стихает вокруг; и даже редкий шум волн, резкий крик чаек Ч тут же снова сливается с окружающей меня тишиноюЕ

Ч Все, что мы говорим, всегда, увы, приблизительно. Только то, что приходит само и само говорит о себе, только оно безусловноЕ

Мы возвратились, значит, в Москву, в этот огромный, таинственный, невероятный, самый странный на свете город, Ч в этот город, как будто взорванный изнутри, сохранивший свое название, лишенный названий, Ч (и я вспоминаю теперь бессонную, в поезде, ночь, отчасти похожую, разумеется, на все прочие, в других поездах, бессонные или почти бессонные ночи, но вместе с тем, втайне отмеченную, втайне выделенную Ч из всех прочих ночей Чее, Сониным, почти незримым, на нижней полке, присутствием, Ч и как я лежал в темноте, прислушиваясь: к стуку колес, дребезжанью чего-то, голосам в коридоре, Ч и как, уже почти под утро, Макс, смутной тенью, спустился с соседней полки, открыл и снова закрыл за собою дверь из купе в коридор, Ч и я пошел за ним следом, Ч и обнаружил его в самом конце вагона, в так называемом тамбуре, Ч и там, в тамбуре, горел, разумеется, свет, Ч и закурив сигарету, глядя в окно Ч где отражения наших лиц, наших рук уже проплывали сквозь туманные сумерки, и первые очертанья деревьев уже отделялись от темноты, и огни промелькнувшей станции казались серыми, тусклыми Ч Макс, с проплывавшим сквозь деревья лицом, сказал мне вдруг нечтоЕ незабываемое, нечто такое, однако, что я еще не решаюсь, теперь, повторитьЕ) Ч и когда мы возвратились в Москву, наступило, сразу же, позднее, совсем позднее время: осень, зима.

Я почти не виделся с Максом; мы оба виделись с Соней (она тоже, как выяснилось, жила в старой, поддающейся или почти поддающейся описанию части города, совсем недалеко от тех мест, где жил яЕ); однажды Ч поздно вечером, у меня дома Ч я все рассказал ей.

Все: обо всех персонажах, событиях, изменениях, смещениях перспекнтинвы; поворотах, уже намеченных мною; соответствиях, тайных прообразах; возможных скрещениях предполагаемых линий; предпосылках, границах, запретахЕ

Ч И значит, истинный герой твоей истории Ч ?..

Ч РазумеетсяЕ

Она рассмеялась; мы вышли на улицу.

Были желтые листья по краям мостовых; прозрачные отсветы в таюнщем небе; редкие звезды над темными крышами.

Ч Вот здесь мы шлиЕ идемЕ будем идтиЕ

Ч И вон тамЕ когда-тоЕ когда-нибудьЕ

И потом мы еще долго стояли на крыльце ее, Сониного, двумя полукружиями во двор выходившего дома; и к тому времени уже очень хорошо мне знакомые, смутно белеющие тополя во дворе чуть-чуть, я помню, колебались, клонились под ветром; и невидимая, проехала по переулку машина; свет фар ее скользнул по соседней крыше, вершинам деревьев, последним листьям на ветках; и все опять стихло, стемнело; и вдруг пошел дождь; звезды исчезли; пряной прелью пахнуло откуда-то; и положив руку на перила крыльца, рядом с Сониной, я сказал ей, что Ч вот, теперь я могу начинатьЕ наконец; и она улыбнуласьЕ наверное; и было это тревожное, радостное, забытоеЕ нет, не забытое мною ощущение Ч мокрой древесины под ладонями, неровной и трудной, мелких капель, навсегда остающихся на пальцахЕ; и я еще постоял под дождем; и она выглянула, я помню, помахала мне из вдруг загоревшегося, в левом полукружье, окна; и теперь я уже действительно мог Ч начинать; но еще медлил, еще ждал Ч до весны; прождал, знанчит, и осень, и зиму; и только весною, решившись, уехал, наконец, в эту маленькую, за дюной притаившуюся деревушку, где я живу и теперь, один, поворачивая обратно.

И был, конечно, последний день, в Москве, там, весенний, ясный и путанный, с внезапными порывами ветра, внезапным снегом, солнцем, столь же внезапным, с легкими, быстрыми, то сверкающими, высокими, то вдруг темнными, низкими, улетающими сквозь снег Ч и уже морскими какиннми-то облаками; и в этот день мы встретились с Максом у Сони; и потом, вечером, снова встретились с ним: у него; и была опять, конечно, бессоннная, опять в поннезде, ночь; и стук колес, и голоса в коридоре; и деревня, конгда я приехал, еще просматривалась, конечно, насквозь; и последние льдинны еще лежали у самого берега; последние пятна снега в тех тенистых меснтах, где пляж переходит в дюну; и заняв, наконец, свою, если угодно, понзицию, волнуясь и радуясь, провел я самые первые, тонкие, первые линииЕ И вот теперь уже лето; листья; сирень; и почти жара; вдруг прохлада; и туман, и ветер, и тишь; и покончив с писанием, я вновь, как некогда, отправнляюсь, на велосипеде, куда-нибудь; и каждый вечер вновь выхожу, разунмеется, на море; и там, над дальним мысом, над лесом, еще горит Ч еще гасннет закат; сужается, стягивается, краснеет, бледнеет; и последние, тающие, розоватые отблески еще бегут по облакам, по воде; и лишь повернув обнратно, всякий раз неожиданно, я вижу Ч море, уже померкшее, небо, уже погасшее; и как будто вхожу в сон, возвращаюсь в ночь, засыпаюЕ

И оно уводит меня все дальше и дальше, это медленное, не знающее остановки, каждый день прерываемое, но и каждый день возобновляемое мною движение, все дальше и дальше, куда-то, по каким-то, впервые открывающимся дорогам...

 

 

 

8

 

Был, значит, некий август, дождливый и темный Ч август: начало всего.

Я жил Ч впервые Ч один: в пустом доме, в опустевшем поселке. Было холодно, сыро; листья, еще не падая, желтели и вздрагивали на ветнру; небо, окутанное туманом, мелким дождем, тихой моросью, опускалось все ниже и ниже, и ухватившись за крыши домов, за кроны деревьев, натягивалось, наконец, серой сплошной пеленою; земля в лесу была уже черной, влажной, вязкой.

Я жил в опустевшем поселке, один, в пустом доме: в том же доме, в том же поселке, где я жил всегда, каждое лето.

И значит (думаю я теперьЕ) Ч и значит, все было так же: тот же дом, и тот же поселок, Ч тот же лес, та же станция, Ч и те же кусты сирени в окне, и тот же забор, и те же ели, и та же дорога, чернеющая за ними.

Все было так же; но все это (знакомое мне наизустьЕ) Ч все это виделось мне Ч как будто впервые: и как если бы я не только не видел, ни разу, этих елей, этих кустов, но вообще ничего, никогда.

Впервые в жизни я остался один Ч все изменилось.

Были те же деревья, те же дороги; тот же лес, та же станция; дома и улицы; тропинки и просеки; падение капель, дрожание листьев; холод, туман.

Но что-то вдруг зазвучало оттуда; позвало и окликнуло; что-то прежнде неведомое, ранее незнакомое проступило вдруг сквозь эти деревья, дома; мелкий дождь, тихую морось.

И я смотрел вокруг, удивляясь, и бродил по улицам, по лесу, сам не зная зачем, просто так.

И были, я помню, бесконечные, долгие, бесконечно-долгие вечера; ночи, уже осенние; шелест веток, отзвуки поездовЕ; и каждое утро, проснувшись, я выходил, как сказано, из дому; и шел к станции, и в магазине у станции, если он был открыт, покупал что-нибудь к завтракуЕ; и вот так, в какое-то, похожее, в общем, на все остальные, холодное, раннее, еще совсем тихое утро, Ч вот так я впервые Ч как будто впервые Ч увидел Макса, еще безымянного: медленно, совсем-совсем медленно шли мы навстречу друг другу, с каждым шагом все ближе, и казалось, нам так никогда и не встретиться, Ч и так жеЕ да, так же медленно падал, я помню, один-единственный, сорвавшийся с дерева лист, мокрый, первый и желтый Ч так медленно, что казалось, ему вообще не долететь никогда до земли Ч кружился, кружился, падал, не долетал, долетел, Ч и он, Макс, помедлив, свернул вдруг куда-то влево, в одну из дач, и калитка, с ржавым скрипом пружины, захлопнулась, тоже помедлив, за ним.

Я остановился, как сказано; я узнал его; я не мог лишь вспомнить его имени: Макс; еще не названное, оно словно замерло в воздухе, в утренней дымке, застыло и притаилось; другой дорогой, краем леса, по узкой, с выступавшими из земли корнями тропинке пошел я, как сказано, к станции.

Я шел и шел по ней; я и сейчас еще помню, как долго я шел по ней и как стегала по ногам трава, оставляя на брюках длинные темные полосы.

Шум поезда вдалеке Ч и вот он, через поляну, набирающий, отходя от станции, скорость; и вот он уже исчезает среди деревьев, и только шум его еще долго, еще очень и очень долго отзывается в воздухе. И так же долго стоял я, на опушке леса, один, прислушиваясь и, кажется, еще различая, вдали, и стук колес, и то неясное колебание, дрожание, дребезжание чего-то, какое создает всякий быстро идущий поездЕ; и затем дошел, как обычно, до станции; возвратился домой; и только под вечер, как сказано, когда уже начинало темнеть и в поселке загорелись уже фонари, мы снова, действительно, встретились с Максом.

Он догнал меня; он посмотрел мне в лицо: вот так (думаю я тенперьЕ) Ч вот так мы и кружим в пространстве.

Он улыбнулся, когда я сказал ему вы (я не помню лишь вашего имениЕ); он назвал свое имя.

Мы уже были, когда-то, знакомы: помню ли я, спросил он: помню ли я, например, как мы ездили, на велосипедах, вот по этим же самым улинцам, вместе с кем-то, и помню ли с кем, и как его, Максов, сломался Ч да, помню, пожалуйЕ; и как, в другое лето, куда-то, если я помню, на поезде Ч в соседний поселок? Ч наверноеЕ; и как мы ходили в кино Ч в кино? Ч ну конечно, у станцииЕ

Ч Там ведь было раньше кино, у станции, за магазиномЕ

Ч Было: я помню.

Ничего этого не было больше; был только вечер, туман, мокрые листья, мелкие капли, по рукаву стекавшие на руки; был Макс, шагавший рядом со мною: Макс, с которым мы и вправду ездили на велосипедах, когда-то (и куда-то, в другое лето, на поездеЕ), но который (так думал я и так думаю я теперьЕ) Ч который уже ничего или почти ничего общего не имел для меня с тем, каким-то, уже невообразимым более Максом.

Ч Ну да, мы были просто дети, Ч сказал он.

Ч А теперь?

Ч А теперь, уже, наверное, нет.

И под совсем тихим, наискось, в отсвете фонарей, струившимся, падавшим и летевшим дождем мы шли, я помню, все дальше и дальше, по нашей и по другой улице, налево, направо и еще раз направоЕ

Ч Я в первый раз живу здесь Ч один.

Ч Я тоже, Ч сказал я.

Ч Я вообще впервые остался один.

Мы посмотрели друг на друга; мы оба вдруг рассмеялись.

Ч Я тоже, Ч сказал я.

Август: начало всего.

И на другое утро он сам зашел ко мне, постучал в дверь и оказался вдруг на пороге; и через заднюю, в глухом заборе, калитку мы вышли, как сказано, в лес; и в лесу уже пахло грибами, осенью, горькой прелью, влажной землею; и вот: поляна, прогалина; туман над поляной; тропинка, терявшаяся в траве; тихий зов, нежный оклик, безмолвный призывЕ

Ч И чего же они хотят от нас, эти деревья, кусты, эти осины, орешник?.. А ведь чего-то они хотят от нас, чего-то им надобноЕ

Мы вновь посмотрели друг на друга, я помню; мы оба остановились, на краю поляны, в лесу.

Ч Чего же, чего же они хотят? Ты знаешь? Вот и я не знаю, Ч сказал он.

И вот: еще поляна, другая прогалина; и через поляну, вдали Ч денренво, дуб, с раздвоенным внизу стволом; и затем Ч мы повернули направо Ч просека, прямая и ровная, сужавшаяся в сумрачной дымке; еловый лес и сосновый; мох и папоротник; гулкое эхоЕ

Ч Как будто впервые все этоЕ

Ч Как будто впервыеЕ

Да, август, август, начало всего.

И еще я вспоминаю какой-то, чуть более светлый, чем все остальные, Ч с внезапными проблесками, разрывами облаков, Ч смутно-дымнчатый, серый, но вдруг как будто яснеющий, тающий, уже почти гонтовый раскрыться, Ч и все-таки скрывающий, прячущий свое сияние день, Ч и как мы шли с ним по той, уже много раз упомянутой, с выступавшими из земли корнями и мокрой травою тропинке, которая, краем леса, выводила, как сказано, к станции: по той же самой, значит, тропинке, по которой нам предстояло идти с ним впоследствии, много позже, повернув обратно, проваливаясь в снег, в темноте: мы не знали, конечно, мы и не донгандывались об этомЕ; и мы не свернули к станции; мы пошли, я помню, направо, вдоль железной дороги; и вошли, наконец, в березовую, всю в просветах, проблесках редкую рощу; и что-то мерцало, сияло за облаками, туманной завесой; и белые, в темных крапинах, стволы застывших берез как будто отражали, чуть-чуть приглушая его, нам невидимое сияние; и он, Макс, ушел, я помню, вперед; и уходил все дальше, все дальше, теряясь среди деревьев, в трепещущем воздухе; вновь появляясь; и я смотрел ему вслед, не в силах справиться с изумленьем, волненьем, прислушиваясь к призыву, думая об ответе; и в конце концов догнал его, Макса; и он вдруг сказал мне, я помню, что это его последнее лето Ч здесь, и что вообще начиннанетнся, быть может, какая-то, совсем другая, наверное, жизнь; и вдруг остановился; я тоже.

Там были, я помню, березовые, осиновые, с уже потемневшими краями, кругами волокон, но еще пахнущие древесиной, опилками бревна; черное пятно от костра; остатки золы, прибитой дождем.

Ч Спички? Спички у меня естьЕ

И не в силах загореться, мокрый хворост, собранный нами, трещал, дымил, гас; сворачиваясь, вспыхивала берёста; еловая ветка, которую я бросил в костер, чадила, шипела, трещала; запах дыма смешивался с запахом лесаЕ И глядя в огонь, он снова заговорил со мною о будущем, и о том, что мы будем делать с ним через месяц, через год, через два; и вдруг замолчал, улыбнулся; пожал плечами; длинной, кем-то когда-то оструганной и с одного конца уже обгоревшей, разумеется, палкой поворошил, я помню, в огне; и подняв голову, посмотрел Ч я тоже Ч на медленно, медленно, в мерцающем небе, среди редких ветвей, желтых листьев, исчезавший, терявшийся дымЕ

Ч Да, ответить, ответитьЕ как же: ответить?..

И были еще, конечно, какие-то Ч я уже не помню их Ч дни; и последний, темный и пасмурный, опять темный, совсем пасмурный день; и в этот день мы встретились, я помню, у Макса; и дошли до станции, до магазина у станции; и магазин, у станции, оказался закрыт, замок висел на двери; и предложив мне Ч раз так Ч сходить в другой, дальний магазин, у шоссе, Макс, я помню Ч подожди, подожди-ка Ч пошел, по мокрой траве, к той, в задах магазина, заколоченной, в чем тут же и убедились мы, двери, где был некогда вход Ч в уже упомянутое: им, Максом Ч а значит, и мною: на этих страницах Ч кино. Там показывали, в самом деле, кино: в другие годы: в маленьком, с белыми стенами и фанерными, очень старыми, всегда скрипевшими креслами, зале; теперь, в августе Ч то ли потому, что поселок опустел, все разъехались, то ли еще по какой-то, неведомой нам принчинне Ч никакого кино здесь, во всяком случае, не было; дверь была заколочена; и мы стояли, молча, в мокрой траве, под мелким дождем; и отъезжая от станции, промелькнул за деревьями поезд; и кто-то проехал на велосипеде, в плаще с закрывавшим лицо капюшоном, по асфальтовой, от магазина к станции ведущей дорожке; и он, Макс, вдруг улыбнувшись, сказал мне, что была ведьЕ была ведь и другая дверь, всегда запертая, с другой стороны; и я сказал, была, была, кажется; и мы обошли магазин, я очень хорошо это помню; и та, другая, действительно, дверь на сей раз оказалась почему-то незапертой; простая палка просунута была между ручек, ржавых скоб, припаянных к створкам; мы вытащили ее Ч дверь распахнулась; сырым холодом пахнуло на нас; и едва освещенный темным, серым и пасмурным светом, проникавшим сквозь открытую дверь, ложивншимся на пол, зал был таким же, каким был он и в прошлом, и в позапрошлом году, Ч совсем, совсем маленьким, Ч с теми же, фанерными, креснлами, Ч белыми, вымазанными известкою стенами, Ч и тремя окнами, забранными все той же, черной, плотной и пыльной, не пропускавшей света материейЕ; и тускло, серою белизною, отсвенчинвал, я помню, экран; и было, конечно, то маленькое, квадратное, в глунбинне зала, над последним рядом, окошко, откуда, пробиваясь сквозь темнноту, вынходил некогда длинный, желтый, понемногу расширявшийся луч стрекотавншего, за стеной, аппарата; и откуда теперь, вдруг, послышался резкий, стренкочущий, щелкающий, испуганно-радостный щебет какой-то, невидимой, птицы; удары клюва; шум крыльев; и Макс, прислушиваясь, подошел к окошку, привстал на цыпочки, обернулся; и пошел обратно, к экрану; и вновь обернулся; и сказал мне, что Ч вот, все это мы видим в последний разЕ наверное; может бытьЕ; в последний раз, как будто впервые.

В последний раз, как будто впервые; и я сел в кресло, я помню; и сноннва встал; и сиденье, подпрыгнув, ударилось, с глухим стуком, о спинку; и глухо, печально, отчетливо звучали наши шаги в тишине; и за дверью был дождь; и далекие деревья; и черные ветви; и низкое Ч нет, как будто приподнявшееся над деревьями небо; и мы еще постояли в дверях; и в последний раз оглянулись; как будто впервые; и он, Макс, найдя ее в мокрой траве, просунул прежнюю палку между ржавых скоб, припаянных ручек; и опять прошумел, промелькнул за деревьями поезд; и мы пошли, наконец, не оглядываясь, в тот, дальний Ч и действительно: очень далекий Ч магазин, у шоссе, до которого мы ни разу, как выяснилось, ни он, Макс, ни я, не доходили: пешком.

Мы видели его, в другие годы, проезжая мимо, приезжая из города Ч вместе с кем-нибудь, конечно, из взрослых Ч Макс улыбнулся Ч на машине или, например, на такси.

Ч А мы и поймаем машину, Ч сказал он.

Но никаких машин не было; был только дождь, холод, коченеющие ладони; пустые дома, мокрые крыши.

И очень и очень долго мы шли под дождем, Ч все дальше и дальше от кино, от станции, Ч налево, направо, Ч по той, нашей, Ч по другой, очень длинной, самой длинной в поселке, вдоль леса тянувшейся улице (я помнюЕ я конечно помню все это наизусть; я мог бы вычертить схему и план этих мест, Ч этих улиц, Ч просек, Ч тропинок в лесуЕ) Ч проншли ее, Ч вновь повернули, Ч поселок кончился, Ч улица превратилась в дорогу, Ч слева, внизу, остался подернутый тиной, рябью, темнный и пасмурный пруд, Ч кусты, отражавшиеся в воде, Ч лодка, канчавшаяся у мостков.

Ч И дальше я еще никогда не ходилЕ

Ч Я тоже. Никогда, никогдаЕ

И это было, я помню, так, как если бы мы перешли вдруг какую-то Ч впервые перешли вдруг Ч границу, отделявшую Ч от всего остального и прочего Ч тот замкнутый в себе мир (лес, поселок и станцияЕ), в котором, почти не думая о его границах, пределах, мы жили каждое лето, всегда, и в прошлом, и в позапрошлом годуЕ; как если бы мы впервые оказались снаружи, с веселым чувством побегаЕ; и мы шли, я помню, быстро, легко, по дороге, по которой никогда не ходили, черневшей и загибавшейся среди незнакомых нам сосен; и он, Макс, шагая рядом со мною, то вынимал, то снова засовывал руки в карманы; и смотрел, шагая, по сторонам; и чем дальше мы шли, тем сильнее делалось это чувство Ч побега, и это осеннее, потаенное ощущение Ч жизни, отпущенной впервые на волюЕ; и я сказал ему, что я мог бы идти и идти вот так, бесконечно; и он сказал, что он тоже, наверноеЕ; а между тем, мы уже слышали Ч за поворотом Ч шум машин, шум шоссе; и повернув, увидели это шоссе Ч и эти машины, с тревожным шипением пролетавшие по мокрому, скользкому, во все стороны брызгавшему асфальту, Ч и какие-то Ч мне казалось, я вообще никогда их не видел Ч туманно-тающие поля за шоссе, Ч и какую-то другую дорогу, терявшуюся среди этих полей. И в магазине Ч он оказался очень похож на тот, наш, закрытый Ч с такими же или почти такими же, ведущими к входу ступеньками Ч перилами над крыльцом Ч высоким стеклянным прилавком Ч полками в глубине Ч купили мы, как сказал Макс, всего Ч и хлеба, и сыра, и каких-то, я помню, консервов, и Ч сосчитав деньги Ч бутылку вина, первую, как выяснилось, бутылку вина, вообще нами купленнуюЕ; и выйдя из магазина, и оглянувшись, увидели сворачивавший с шоссе грузовик; и он, Макс Ч для меня, но, показалось мне, и для него самого, Макса, почти неожиданным, легким, плавным движением Ч взмахнул рукою, выбросил ее в воздух и вновь, выдохнув, опустил; и грузовик, проехав, остановился; мы подбежали к нему; Макс, договорившись с водителем, сказал мне: в кузове: в кузове мы поедем; и мы поехали, действительно, в кузове, сидя, в глубине его, на каких-то ящиках, качавшихся и гремевших. И все грохотало, гремело вокруг нас; и пробегал по щекам, трепал волосы влажный, дорожный, сырой далью отзывавшийся ветер; и безмерным, огромным казалось Ч над убегающими деревьями Ч небо; и Ч совсем-совсем маленьким, когда мы въехали в него, наконец, как будто сжавшимся показался поселок; быстро-быстро промелькнули знакомые улицы; Макс, перегнувшись, постучал по крыше кабины; грузовик, дернувшись, затормозил.

И мы еще долго провожали его глазами Ч он поехал куда-то к станции Ч скрылся за поворотом Ч и потом пошли по той, нашей улице Ч к Максу; Ч и потом еще очень долго, как сказано, весь вечер сидели у него, на веранде.

И понемногу темнело за окнами; и чем темнее становилось вокруг, тем ближе придвигался к веранде сад; и Макс, когда мы поужинали, снова заговорил со мною о прошлом, о позапрошлом лете, о сломанных велосипедах, вечерних встречах возле киноЕ; о том, что мы тогда еще помнили, а после как будто забыли: так думаю я теперь; еще помнили: уже вспоминали; и от выпитого нами вина все чуть-чуть путалось: шелест веток, отзвуки поездовЕ; и вдруг засмеявшись, он сказал мне, что все этоЕ все это очень грустно; и я спросил, что именно; он сказал, вообще все; и мы оба засмеялись, я помню; и я сказал ему, что мы, конечно, увидимся с ним в Москве; и он сказал, да, конечно, увидимся; и выйдя на улицу, я посмотрел, в последний раз, на горевшие за деревьями, мокрыми листьями окна его веранды; и дошел до дому, смеясь сам с собою; и заснул Ч и тут же проснулся. И когда я проснулся, я помню Ч все уже было иначе; была ночь; была такая, вдруг, ясность Ч во мне; такое чувство Ч внезапного, вновь, пробужнденья; и так четко, так точно отделялись друг от друга все звуки; всплеснки, шорохи за окном; и так влекли, так манили; и так ясно, вдруг, увиделся мне весь этот день, уже закончившийся; и весь это август, уже завершившийся; и кино, и зал, и дорога, по которой мы шли; и грузовик, и небо над высокими кронами; и все просеки, и все тропинки в лесу; и поездЕ поезд, я помню, пролетев сквозь падение капель, сквозь шелест веток, шум сада, распахнул вдруг такое огромное, с такими безмолвными Ч я видел их, закрывая глаза Ч полустанками, Ч разъездами, станциями, Ч мостами и реками, Ч такой тревоги исполненное пространство: Ч что, не выдерживая, я зажег свет, Ч оделся, Ч снова вышел на улицу.

Да, звезды: звезды среди невидимых облаков; и темные очертания дома; и калитка, и ладони, и капли; иЕ на другое утро, как сказано, Макса там уже не было.

И я побродил еще немного по улицам, по лесу, и постоял у тех бревен, в березовой роще, где мы жгли с ним костер, и в конце концов уехал, как и он, Макс, в Москву, в этот огромный, опять-таки, таинственный, невероятный, самый странный на свете город, Ч в этот город, где старое так принчуднливо сплетается с новым, дозволенное с запретным, поддающееся с не поддающимся описанию, Ч и где, вскорости, мы снова встретились с Максом.

 

9

 

И здесь пауза (думаю я теперьЕ) Ч здесь два года, с которыми я не знаю что делать: и как если бы (думаю яЕ) Ч как если бы нечто (и даже всеЕ), уже начавшись (в августе, в августеЕ), еще, странным образом, медлило, и таилось, и пряталось Ч где-то, за краем жизни, за поворотомЕ

И все-таки заполним ее, эту паузу: заполним ее все-такиЕ чем-нибудь.

Отступая в прошлое, события и вещи меняют свою природу. Совсем иначе видим мы их; время, лежащее между ними и нами, высвечивает их как будто своим, Ч своим собственным, Ч прозрачным, пронзительнным, Ч тем же самым, может быть, светом, какой светитЕ да, снова светит сегодня здесь, в этой маленькой, за дюной притаившейся деревушке, где я живу по-прежнненму, один, поворачивая обратно.

И всматриваясь отсюда, теперь Ч в тот, там, покинутый мною город, Ч и хотя он кажется мне, теперь и отсюда, чем-то почти немыслимым, невозможным: как если бы его никогда и не было вовсе, Ч всматриваясь отсюда, теперь, вопреки всему и прежде всего, я вижу там, в том городе, некие, еще возможные, почти возможные улицы, переулки: проходы, арки, дворы: тот дом, например, тот двор (с клумбой, скамейкойЕ), где жил я Ч еще так недавно, уже так, в общем, давно; ту арку, выводившую из двора в переулок; тот, между трех, с одной, и трех, с другой стороны, очень старых, но и очень хорошо сохранившихся, бледно-зеленой краской выкрашенных домов (с фронтонами, с подобьем кариатидЕ) к ближайшей улице ведущий проход: проход, всякий, почти всякий раз, когда я шел по нему и как бы часто я по нему ни ходил, поражавший меня своей неожиданной, среди кривых улиц, загибавшихся переулков, прямизной, соразмерностью, внезапной и уверенной перспективой; ту улицу, наконец, спускавшуюся к краснной, кирпичнной Ч с далекими куполами за нею Ч стене; еще улицы, еще переулки; бульнвары, аллеи; преображенные временем, пронзительным светом, они влекут меня Ч почти так же, быть может, как влекут меня, здесь и теперь, эти крошечные, у моря в соседней деревушке километрах в пяти от нашей, с совершенной ясностью друг от друга отделенные домики, далекие сосны; почти так же, быть может, как влекут меня те, другие, дачные улицы, кусты и деревья, мелкий дождь и тихая морось Ч так навсегда и оставшиеся: в августе, в начале всего.

Все это было Ч и есть, разумеется Ч там, в том городе, мною покинутом.

И все это было Ч бывало Ч разумеется, зимним, осеннимЕ; и был, знанчит, ветер; листья; были, конечно же, облака; и Ч что же? Ч и густая синь венчерннего неба над, скажем, желтыми, красными кронами; и синреневый отблеск крыш перед самым закатом; и те, скажем, светлые, снежные, как буднто тающие и почти прозрачные ночи, когда, просидев весь вечер у меня, в моей комнате, мы выходили вместе с Максом на улицу; я шел провожать его; странно легкими, в отсветах фонарей, казались мне очертанья карннинзов, решеток, обведенные снежной каймою; совсем неподвижно, как будто вонобще неспособная к движению, стояла приткнувшаяся где-нинбудь на ночь, в проеме арки, машина; бульвар терялся в сугробах; снег скрипел под ногами; и еще говоря, быть может, о чем-нибудь Ч впервые прочитаннном, договаривая, не в силах договориться, сворачивали мы в один, в другой переулок, налево, направоЕ; и еще долго, иногда очень долго бродили по улицам, пустынным и замершим; и почти так же, быть может, как бродили, в августе, по лесу; почти так же, быть может, как, впоследствии Ч здесь, вдоль моря, по дюнамЕ

Да, все это Ч или, вернее: вот так, преображенное временем, все это вспоминается мне теперь; но (с другой, роковой стороныЕ) Ч но я уже никогда не забуду, как сказано, того ощущения невозможности, провала, разрываЕ, которое вдруг охватывало меня на каком-нибудь огромном, ревунщем, полном машин, людей, возбужденья проспекте, в каких-нибудь снежных, ранних, текущих и растекавшихся сумерках; или, например, на какой-нибудь, заметенной снегом окраине, среди грязно-белых, и вполне одинаковых, домов, пустырей, скользящих прохожих; или, скажем, в метро: в метро, в этом призрачном, подземном, электрическом сумраке, где все иснчензанло: и дома, и деревья, и снег, и листья, и улицыЕ; и только необозримые, серые и черные толпы двигались, сталкивались, обгоняли друг друга; и так странно, мучительно терялись все направления; и поезд въезжал на станцию с какой-то Ч не той стороны; и станция оказывалась вдруг Ч перевернутой; и я уже сам не понимал, может быть, где я, собственнннно, нахожусь.

Все это тоже было Ч и есть, наверное Ч там, в том городе, покинутом мною; всего этого: ничего этого как бы Ч нет, как бы Ч не было.

Странный город, удивительный город. Название его сохранилось; названия Ч исчезли; все тонет Ч в безымянной безмерности.

Да, все безмерно, огромно; и все кажется Ч взорванным: как если бы (так думаю я теперь Ч или так думал я, может быть, в шуме и грохоте, в тоске и спешке возвращаясь, к примеру, домойЕ) Ч как если бы некий мир, некий город, здесь когда-то стоявший Ч распался, разбился: и вот Ч на том же месте, среди обломков, развалин Ч возникли какие-то улицы, проспекты, дома, ни с чем не соотнесенные, ни к чему не причастныеЕ; вне мира, вне города.

Есть (еще и еще разЕ) Ч есть вещи, поддающиеся, и есть Ч не поддающиеся описанию. Первые могут случиться на бумаге Ч бумага не рвется; о вторых мы только упоминаем с опаской.

Есть вещи поддающиеся, и есть Ч не поддающиеся описанию; но (так думаю я теперьЕ) Ч но тот дом, где жил Ч Макс, всегда казался мне, и до сих пор кажется: из всего неописуемого Ч самым неописуемым, из всего немыслимого Ч самым немыслимым, наименее возможным Ч из всего невозможного. Темной громадой нависает он над рекою, над городом, над другими домами Ч перерастая их все и как бы вбирая их все в себяЕ; Макс же (думаю я теперьЕ) видел его каждый день (каждый вечер и каждое утроЕ) Ч из окна своей комнаты. Он жил в боковом, или, вернее, в противоположном по отношению к главному зданию крыле; окно его комнаты выходило во двор; Ч и всякий раз, когда, переехав на троллейбусе через мост, я заворачивал за угол, поднимался на лифте, нажимал на кнопку звонка, Ч и он, Макс, открывал мне дверь, впускал меня внутрь, Ч всякий раз, войдя в его комнату, я подходил, я помню, к окну, и раздвинув шторы, смотрел на эту темную, заслонявшую небо громаду, не в силах в нее Ч повенритьЕ; Макс, как только я отходил от окна, тут же вновь задергивал шторы. Он вообще жил с закрытыми шторами, Макс, отгораживаясь от неописуемого; в его комнате Ч при условии, разумеется, тщательно задернутых штор Ч было, понжанлуй, что-то неприступное, уединенное. Совсем тихо было здесь, в этой комнате: с книжными полками вдоль одной стены и столом, прислоненным к другой, с двумя креслами и диваном, наконец, в глубине, Ч в этой комнате Ч при условии, разумеется, задернутых тщательно штор Ч как будто плывущей над городом (уже невидимымЕ), над другими (невидинмынмиЕ) домами. И лишь выходя на улицу, садясь, к примеру, в троллейбус, вновь видел я и эти другие (неописуемыеЕ), и его, Максов (решинтельнно неописуемыйЕ) дом; всякий раз почти с облегнченнинем возвращался я в старую часть города, еще, в общем, возможннную.

Но в жизни (так думаю я теперьЕ) Ч в жизни есть ведь не только улицы, не только дома. В жизни есть еще Ч что же? Ч некие отношения, некие события, некие обстоятельстваЕ; сама жизнь, короче: та жизнь, к приннменру, которой жил я, живущий теперь Ч здесь, Ч та, к примеру, которой он, Макс, жил там, в том, огромном, невероятном, таинственном, самом странннном на свете городе (вне мира, вне городаЕ) Ч и в которой, на каждом шагу, каждый день, мы сталкивались с чем-то сомнительным, неописуемым, невозможным. Не только город: все прочее тоже Ч распалось, тоже Ч разбилосьЕ; мы же (так думаю я теперьЕ) Ч мы не просто Ч сталкиванлись, и не просто Ч видели все это: подобно тому, как мы видели, к принмеру, дома, проспекты и улицы, еще возможнные или уже, к примеру, немыслимые: Ч мы оба, каждый на свой лад (хонтя и сходным образом: точннее я сказать не могу: пока не могуЕ) участнвонвали, и не могли не участвовать, в некоей, если угодно Ч как будто превышавшей нашу собственную жизнь, вбиравшей ее в себя Ч в некоей, тоже, если угодно, жизни, решительно, решительно неописуемой.

Мы не соглашались с нею, конечно: мы оба, однако, платили ей свою дань: если не каждый, то почти каждый день: если не каждое, то почти каждое утро.

Она надвигается, она охватывает; не участвовать в ней мы не можем; а между тем, ей словно не хватает чего-то, в ней словно отсутствует нечто.

В ней есть некая принудительная обязательность, подавляющая безусловность; а между тем, ее и вообще как бы нет Ч нет, как бы Ч не было: так думаю я теперь.

И Ч хватит, хватит пока об этом.

То, что не поддается описанию, описывать, конечно, не следует: роман, сказал мне некогда некто, еще не введенный мною на эти страницы, но уже втайне упомянутый мною, роман Ч это сумма запретов.

Ч Роман Ч это сумма запретовЕ; и всматриваясь отсюда, теперь (из этой маленькой, еще и еще раз, за дюной притаившейся деревушки, с ее утренним, по-прежнему, холодом, пронзительным, по-прежнему, светом, и с этими Ч теперь уже летними, долгими и ясными вечерами ее, затихающими деревьями, луной, поднимающейся над нимиЕ) Ч всматриваясь, теперь и отсюда, в тот, там, покинутый мною город, Ч вновь, в спасительном смещении перспективы, я вижу там, в том городе Ч улицы, еще возможнные, переулки, еще дозволенные, Ч и какие-то, скажем, осенние, Ч канкие-то весенние, скажем, Ч ветреные и тихие дни, Ч и первые желтые, Ч и первые зеленые листья, Ч и зимние нончи, Ч и снег, повторяющий очертанья решеток, очертанья карнизов, Ч и сугробы, и отсветы фонарей, Ч и какие-то летние, ясные, долгие Ч почему бы и нет? Ч вечера, луну над крышами, затихающие деревьяЕ

Отдаляясь во времени, еще и еще раз, события, вещи меняют свою природу.

Но есть блаженные минуты, как сказано: блаженные минуты, когда мы видим настоящее так, как видим обычно лишь прошлое, с той же отрешеннностью, с тем же вниманием, как будто отсутствуя, но может быть именно потому присутствуя в нем: блаженные минуты, с почти мучительнной остротою, удивительно часто случавшиеся с Максом в ту осень, когда, не в синлах остановиться, он бродил и бродил по городу, по улицам, переулкам Ч и набрел, среди прочего, на одну, очень маленькую, как сказано, площадь.

 

10

 

Был, значит, некий август, дождливый и темный: начало всего; и была, значит, некая осень, очень ветреная: начало чего-то.

Да, ветер: ветер набрасывался на город, гонял по улицам листья, мусор, обрывки газет, Ч и подгоняемый им, отдаваясь ему, Макс (истиннный герой моей истории: если это историяЕ) уходил все дальше и дальнше, куда-то, Ч и блуждания его каждый день начинались сначала, варьировали на разные лады все те же улицы, переулки, проходы, и охватив и проиграв уже известное, прибавляли к нему всякий раз еще и малую толику неведомого: еще одну улицу, еще один переулокЕ

Он как будто впервые открывал для себя этот город, самый странный на свете (и прежде всего, разумеется, его старую, поддающуюся или почти подндающуюся описанию часть, от его, Максова, неописуемонго, еще раз, жиннлища отделенную, как уже говорилось, рекоюЕ); но вместе с тем и в то же самое время что-то совсем иное открывалось Ч открылось ему в ту осень.

Что это было? Был ветер (еще и еще разЕ); была, в этом ветре и на этом ветру, блаженная, мучительная тревога; мучительная, блаженная обостнреннность всех впечатлений; внезапное расширение каких-то, неведомых прежде границ; тайный трепет; волшебная дрожьЕ

Он шел, следовательно, все дальше и дальше; и вдруг, замерев Ч в мгнонвенной, вдруг обступавшей его тишине, в чудесной паузе, в чаруюнщем промежутке: между чем-то и чем-то Ч между вдохом и выдохом Ч видел улицу, по которой он шел, и потрясенные ветром деревья, и летящий по ветру лист, и солнце, бегущее по карнизамЕ; почти восторг охватывал его временами. Как будто впервые видел он все это: почти так же, быть может, как увидели мы когда-то, в августе, в начале всего, совсем другие, дачные улицы, дома и деревья, мелкий дождь и тихую морось, Ч но вместе с тем и в то же самое время: с какой-то, доселе ему неведомой, до сих пор ему недоступной, невероятной, почти пронзительной ясностью, восхищавшей и поражавшей его самого.

И это (так думал он, может бытьЕ) Ч и это (так думаю я теперьЕ) Ч и это было, наверное, так, как если бы он, Макс, блуждая по улицам, вдруг и совсем неожиданно, нашел в себе некую, единственную и неподвижную точку, с которой, и только с которой, он мог увидеть, и действительно видел: деревья, дома.

Он нашел ее Ч он находил ее: все снова и снова.

Ч Вот, думал он, может быть, вот я иду здесь, по этой улице, реншинтельнно мне незнакомой; и вот ветер, вот облако; вот машина проехала; вот лист летит с дерева; и вот она, эта волшебная, эта неподвижная точка Ч во мне; стоит найти ее Ч и все стихает, все проясняетсяЕ Сверннем сюда, в переулок?.. Ах, я уже знаю егоЕ там, дальше, бульварЕ бульвар и аллеяЕ листья и ветерЕ и вот я иду здесьЕ Нет, что же, что же я думал?.. Продлить свою мысль: вот что важно, вот в чем все делоЕ

И он пытался, в самом деле, продлить свою мысль; как будто впервые он открывал для себя ее длительность, протяженность; он измерял ее: дойдет ли она, вместе с ним, вон до той арки, скамейки, свернет ли, вместе с ним, в переулокЕ; и в тайном созвучии с его шагами, с поворотами улиц, порывами ветра, она достигала вдруг такой ясности и такой остроты, о которых он, может быть, и не подозревал до сих пор, отчетливости, ни с чем не сравнимой; она двигалась Ч он видел ее движение; он следил за нею: почти так же, быть может, как следил он Ч за летевшим по ветру обрывком газеты, за сменою света, теней на асфальте: с той же отстраненностью, с тем же вниманием.

И она действительно доходила вместе с ним: до арки, скамейки; и сворачивала вместе с ним в переулок; и вдруг обрывалась, терялась: точно так же, как вдруг терялись, исчезали из виду дома, листья, асфальт, тени и свет на асфальте; и лишь выходя на бульвар, он вдруг снова ловил ее, возвращался: откуда-тоЕ; и снова, и снова находил в себе эту единственную, неподвижную точку, с которой, и только с которой, он мог увидеть и видел: решетку, отделявшую бульвар от улицы, деревья, гравий аллеи.

И тот (так думаю я теперьЕ) в августе, в начале всего, впервые услышанный нами Ч призыв: он слышал его и здесь: по-прежнему или, может быть, снова слышал его: и хотя здесь, в городе, на этих улицах, среди этих домов, услышать Ч расслышать его было, конечно же, гораздо, несравненно труднее. Но он все-таки слышал его (на этих улицах, среди этих домовЕ); и заглушаемый шумом ветра, шумом и грохотом города, призыв этот, здесь Ч или, вернее: теперь, осенью, с ее блаженной тревогой, пронзительной ясностью, мучительной обостренностью всех впечатлений, Ч призыв этот звучал так настойчиво, как может быть еще никогда Ч и даже в августе, в начале всего Ч не звучал; Макс, остановившись и замерев, всматривался, к примеру, в какое-нибудь, с уже облетавшими листьями, дерево, Ч в какой-нибудь вяз, липу: с мгнонвенной голубизной, синевой, просвечивавшей сквозь уже по-осеннему черные ветви, Ч в начале бульвара, Ч удивленный и очарованный.

Ч И чего же они хотят от нас, эти деревья, с их стволами и веткамиЕ этот вяз, эта липа?.. Они хотят, может быть, чтобы мы их Ч увидели?.. Вот, я их вижуЕ

Ч Да, я вижу его, это дерево Ч прямо напротив Ч этот вяз: совсем старый, наверное Ч этот лист, оторвавшийся, упавший на землю Ч это сплетенние веток Ч голубизну, синевуЕ Да, я вижу его, это деревоЕ В нем есть Ч что же? Ч в нем есть, может быть, некая, ни с чем не сравнимая безусловность; вот оно: прямо напротивЕ Но вот и я; вот я; вот я смотрю на негоЕ

Бульвар же почти всякий раз повторялся в его блужданиях. Он шел, очень медленно, по боковой, обычно, аллее, особенно любимой им, то есть Максом, за ее совершенную прямизну, бесконечную протяженность, волншебное ощущение перспективы, глубины, отдаления Ч или, наоборот, приближения к чему-то, упорно и медленно отдалявшемусяЕ; ветер, перелетая через нее, шумел как будто снаружи, в вершинах деревьев; в ней самой было тихо. И были пятна солнца на темной земле; листья, шуршавшие у него под ногами; скамейки, убегавшие вдаль, с чудесной четкостью отделенные друг от друга, но как будто сближавшиеся, уменьшавшиеся вдали; аллея, понемногу сужавшаяся: Ч медленно, совсем-совсем медленно шел он по ней иногда, Ч и теряясь в ее глубине, перспективе, взгляд его скользил, ускользалЕ, и потом опять возвращался к нему, Ч и он опять останавливался: перед каким-нибудь деревом: липою, вязом.

Ч И чего же, чего же они хотят от нас, эти деревьяЕ эта липа, тот вяз?..

Ч Они хотят, чтобы мы их Ч увидели?.. они призывают нас, быть может Ч к усилию?.. Да, к усилию, думал он, конечно, к усилиюЕ

Он и совершал усилиеЕ прямо напротив; и пытался, и продлевал егоЕ сколько мог; и делал один шаг; оглядывался; делал еще один; и в последний раз оглянувшись, уже не оглядываясь, шел, так же медленно, дальше Ч по этой ровной, прямой, сужавшейся понемногу аллее: настолько ровной и настолько прямой, что, лишь до половины пройдя ее, может быть, он, Макс, уже видел, вдали Ч в волшебном, чарующем отдалении Ч ее конец, выход: мгновенный просвет между Ч еще неразличимыми, конечно, деревьямиЕ; и хотя он прекрасно знал, разумеется, что аллея, а вместе с ней и бульвар, Ч что бульвар и аллея заканнчинванлись, обрывались на некоей, очень шумной, широкой, полной машин, людей улице, Ч и что, когда он выйдет на эту улицу, нечто, в нем самом, тоже, скорее всего, оборвется, закончится: Ч нечто, в нем самом, не только не обрывалось, но в этом медленном, неуклонном приближении: к уже известному, заранее заданному, Ч в эти несколько, предположим, минут, покуда он шел: по аллее, Ч в это краткое, заранее ограниченное, но может быть именно потому чудесно растянутое, осязаемо длительное мгновение, Ч нечто, и даже все, обострялось, усиливалось, блаженно и радостно; затаив дыхание шел он; откуда-то, изнутри, видел он каждый свой шаг; откуда-то, издалека Ч пятна солнца на темной земле, скамейки, с совершенной четкостью отделенные друг от друга; все казалось Ч убедительным, безусловным; достоверным и обязательным; несомненным, не подлежащим сомнению; ощущение перспективы почти совпадало, быть может, с ощущением Ч счастья.

И он выходил, в самом деле, на широкую, шумную Ч не столь широкую и не столь шумную, может быть, как тот, какой-то, уже упомянутый мною проспект (где он садился обычно в троллейбусЕ) Ч но все-таки: мунчинтельнно возбужденную, переполненную: людьми, машинами, улицу; он спешил уйти с нее; сворачивал в переулок, налево, направоЕ; и покуда он шел так, ненчто, в нем самом, действительно: обрывалось; кружилось; мысли путались; взгляд, не в силах ни на чем задержаться, перескакивал с одного на другое: Ч и подгоняемый этим яростным, этим неистовым ветром, оглушенный и охваченный им, шел он: все дальше и дальше, все быстрей и быстнрее, не останавливаясь, не глядя по сторонам: Ч и вдруг, в проеме арки, в глубине какого-нибудь двора, Ч вдруг как будто спохватывался; замирал: почти в испуге, быть может; и вновь, с прежней ясностью, видел этот двор, например, знакомый ему или нет, все равно, и какую-нибудь, снова, решетку, клумбу, скамейку, и отражение облака, промелькнувшее в дальнем окнеЕ

И значит (так думаю я теперьЕ) Ч и значит, что-то еще Ч что-то совсем иное, опять-таки, открывалось Ч и открылось ему в ту осень.

Ч Что это, что это было?

Ч Это налетает, как ветер, и как ветер уносит куда-тоЕ И вот мы идем, не в силах остановитьсяЕ уходим, не оборачиваясьЕ

Ч Да: продлить свою мысльЕ Но я не в силах продлить ее: вот в чем все делоЕ

Как будто впервые, блуждая по городу, открывал он ее, мысли Ч расширявшиеся: чудесно и радостно Ч расширявшиеся, но все же: границы. Она действительно доходила с ним вместе: до конца бульвара, к примеру; и сворачивала вместе с ним в переулок; но затем, как сказано, обрывалась, терялась; кружилась и путалась; и распадалась, наконец, на какие-то, отдельные, случайные мысли, ему, Максу, уже неподвластные.

Он пытался собрать их; иногда мог, иногда не мог собрать их, конечно.

Ч Но ведь вот же, вот я иду здесь; и вот ветер, вот облако; вот лист летит с дереваЕ И вот я снова нашел ее, эту неподвижную точку Ч во мне. Она есть Ч ее не было; ее можно найти Ч ее можно и потерять. И все кружится, все исчезаетЕ

Он находил ее Ч он снова ее терял.

Деревья обращались к нему Ч он не смотрел на них. Листья, обрывки газет взывали к нему, пролетая Ч он шел, уходил, не оглядываясь, не в силах останновиться.

Ч К усилию призывают они?.. к усилию, которого мы не выдерживаемЕ

Ч Мы не выдерживаем его, мы не справляемся с нимЕ

И так было, конечно, всегда, думал он. Он, Макс, Ч он не видел этонго раньше. Ему просто неоткуда было это увидеть. Теперь было откуда. Теперь, то и дело спохватываясь, все ясней и яснее видел он, в самом себе, эту смутность, бессилие мысли, ускользанье, скольженьеЕ

Она ускользала от него, еще и еще раз; она распадалась, может быть, на какие-то, отдельные, случайные мысли; она превращалась, может быть, в мысль: для кого-то другогоЕ

Ч Вот именно: для кого-то другогоЕ

Он сам не знал, разумеется, что ему со всем этим делать. Так не может быть, думал он, нет, так не может бытьЕ

Так не может быть, но так было. И вновь, и вновь, останавливаясь, всматривался он в эту путаницу случайных, его собственных, неподвластных ему самому, в эту сумятицу смутных, путаных, к кому-то другому Ч к кому же? Ч обращенных, может быть, мыслей: уже, конечнно, исчезнувнших, пролетевших: вновь, увы, налетевших Ч он шел дальнше Ч как ветер.

Как ветер, как ветерЕ; и ветер, как сказано, ветер, все снова и снова, изо дня в день набрасывался на город; и гонял по улицам листья, и мусор, и обрывки газет; и Макс, отдаваясь ему, каждый день, все снова и снова пускался в свои блуждания; и все повторялось, кружилось; повторялись улинцы, переулки; проходы, арки, дворы; почти каждый день повторялся бульвар; аллея, прямая и ровная; липы, вязы, сплетение веток; скамейки, убегавшие вдаль; призыв, превышавший его возможности; усилие, которого он не выдерживал; искомая ясность; смутность, пугающая и постыднаяЕ

Ч Мы почти всегдаЕ с кем-нибудьЕ говоримЕ Мы не совпадаемЕ сами с собоюЕ

И Ч и летел по ветру, и дрожал на ветру, и медленно, медленно опускался, и вновь, встрепенувшись, взлетал обрывок какой-нибудь, к примеру, газетыЕ; и он, Макс, остановившись и замерев, все снова и снова спрашивал себя самого, что же ему со всем этим делатьЕ; и не знал, конечно же, что.