21

 

Он не выдержал напряжения; он бросился, в самом деле, в какую-то, откровенно-внешнюю, намеренно и нарочито случайную жизнь: жизнь (так думаю я теперьЕ), которая уводила его, разумеется, все дальше и дальше от того, к чему он, Макс, по-прежнему, втайне, стремился, Ч но вместе с тем и в то же самое время, пускай ненадолго, пускай лишь по виндинмости, помогала ему уйти, ускользнуть и от всего того, с чем он, Макс, как ни пытался Ч или, вернее: с чем он, Макс, уже и не пытался, может быть, справиться.

Он убегал, следовательно; каждый день, покончив с неописуемым, встреннчался он с кем-нибудь; вместе с кем-то ехал к кому-то; из гостей в гости; как можно позже возвращался домой; ложился спать; засыпал.

Ему было, в общем-то, все равно, куда идти, ехать; важно было идти, ехать Ч куда-то, с кем-то, к кому-то; жизнь его проходила теперь на людях; он почти не оставался теперь, он боялся теперь остаться один.

В самом деле, присутствие других людей как будто отделяет нас от нас же самих; встречаясь с кем-нибудь, мы словно теряем себя из виду: и все, что мы делаем, все, что мы говорим, почти не затрагивает, быть может, той волшебной точки, того средоточия, которое он, Макс, блужндая по городу, открыл в себе некогда, некоей, удивительно-ветреной и теперь уже отступившей от него, Макса, в бесконечную даль, невозвратимой более осенью. Но, отделяя и отрывая нас от нас же самих, присутствие Ч рядом, напротив Ч на улице, в комнате Ч другого человека (других людейЕ) вместе с тем и в то же самое время избавляет нас Ч пускай ненадолго, пускай лишь по видимости Ч от того, тоже, если угодно, присутствия, которое, когда мы остаемся одни, не позволяет нам остаться в одиночестве, Ч от того незримого, призрачного другого, к которому мы невольно, почти всегда обращаемся: и как если бы (думаю я теперьЕ) Ч как если бы некое место (в нас самихЕ) Ч место, отведенное, быть может, для этого Ч как же назвать его? Ч собеседника? соглядатая наших мыслей? Ч как если бы оно заполнялось вдруг теми реальными, если угодно, людьми, с которыми мы встренчанемнся, говорим, идем или едем куда-нибудь, Ч теми случайнынми, если угодно, людьнми, с которыми он, Макс, проводил теперь целые дни, вечера и которые, сами того не зная, как будто отвлекали на себя все то, с чем он, Макс, так упорно и так безуспешно Ч или, вернее: с чем он, Макс, уже не боролсяЕ

Их было очень много теперь в его жизни; некоторых я знал; других нет; пару раз, я помню, мы оказывались, вместе с Максом, в одних и тех же гостях; но встречались мы, в общем, редко: Ч я жил, как сказано, там, в том, огнромном, таинственном, невероятном, самом странном на свете городе Ч совсем иной, своей собственной жизнью: жизнью, в которой присутствовал, как сказано, Макс (присутствовал: вот волшебное словоЕ) Ч но в которой он, Макс, присутствовал точно так же Ч почти так же, быть может, Ч как присутствовали в ней все другие и прочие ее персонажи (Алексей Иванович, нанпримерЕ) Ч как простая данность, еще раз, не зависящая от моей воли, желаний, стремленийЕ

Своей собственной жизнью жил я Ч в том городе; и она, эта далекая, давняя, уже не существующая более жизнь Ч со всеми ее персонажами, знакомствами, встречами, Ч случайными и неслучайными отношениями, Ч с ее мучительной причастностью к неописуемому, принудительно-обянзательному, Ч и с той (так думаю я теперьЕ) Ч с той сменою дней, вечеров и утр, засыпаний и пробуждений, разочарований и надежд, Ч мгновенной радости и внезапной печали, Ч неудовлетворенности или, наоборот, согласия с чем-то, Ч задумчивости, бездумности, наконец, Ч с той непрерывною сменой (дней, настроенийЕ), которая (думаю яЕ) Ч которая и составляет, собственно, жизнь и которую уже никогда, никому не удастся, наверное, вспомнить, восстановить, воссоздать: Ч она тоже, если угодно, разыгрывалась Ч сама собою, сама по себе; я жил ею Ч я не видел ее; со всех сторон обступала она меня: Ч и чтобы только теперь, здесь, в этой маленькой, за дюной притаившейся деревушке, уравниваясь в правах и даже просто-напросто превращаясь во что-то совсем иное, в слова и фразы, эпитеты и сравнения, подъемы или, наоборот, падения ритма, Ч чтобы только теперь, здесь, на берегу моря, на краю мира, поступить, наконнец, в мое распоряжение, в мое, если угодно, ведениеЕ

А между тем, еще и еще раз, уже там, в самой этой жизни, в глубине ее, уже были, как сказано, уже втайне, тоже, присутствовали, Ч намечались, сгущались, Ч некие Ч из нее выраставшие, ее же и перераставшие Ч и как бы в иную сторону направленные стремления, Ч планы, надежды и помыслыЕ; я, иными словами, Ч я уже думал Ч конечно Ч об этом превращении жизни в историю; я уже слышал ее, истории, издалека нарастающий ритм, смутное биение дальнего замысла; Ч и когда мы съездили с Максом туда, в тот поселок, где некогда встретились, эти помыслы, планы, еще бесконечно-далекие от осуществления, обрели, как сказано, некую настоятельность, дотоле им, быть может, неведомую, некую Ч почти неизбежность.

Ч И значит, август, начало всего, и Ч что же? город? город, конечноЕ этот огромный, невероятный, с его старыми и новыми улицами, площадями и проспектами городЕ и Ч что же? что же?..

И ранней весною такое бывало небо, с такими, вдруг, переходами: от сенрого к синему, от синего к голубому, Ч и где-нибудь вдали, над бульваром, над черными, совсем-совсем маленькими Ч и вдруг: с чудесной отнчетнлинвонстью Ч в прозрачном воздухе Ч прочерченными деревьями, такие бывали, вдруг, облака, Ч и такие просветы, Ч и такие вдруг тонкие, косые лучи незримого солнца: на самом дальнем, уже почти не существующем плане: за деревьями, за облакамиЕ; и хотя я еще сам не знал, конечнно же Ч что: что будет там (здесьЕ), на тех (на этихЕ) страницах, в моей, если угодно, истории, я (или так кажется мне теперьЕ) Ч я вдруг видел ее всю целиком Ч между вдохом и выдохом Ч в мгновенном, радостном расширении дыханьяЕ; и еще минуту помедлив, вновь, конечно же, возвращался в свою, тогдашнюю жизнь (со всеми ее персонажами, событиями, знакомствами, сменою дней, вечеровЕ); и была, конечно, весна: ранняя, поздняя (редкие встречи с Максом; все более частые Ч с Алексеем ИвановичемЕ); и вслед за нею Ч какое-то, теперь, отсюда, уже едва различимое, Ч но все-таки бывшее, и значит, все-таки, пускай на мгновение, возникающее на карте, Ч холодное? жаркое? Ч этого я уже не могу теперь вспомнить Ч но какое-то, все-таки, лето (часть его прожил я в некоем Ч случайном, если угодно Ч месте: больше я не бывал там, ни разу: в некоем Ч тоже: дачном, тоже: поселке Ч в часе езды от города, по железной, но, что существенно, по совсем другой железной дороге, в совсем другом, с моей историей никак не связанном направлении: у знакомых Ч да, тоже, в общем, слунчайнныхЕ); и чем дальше шло время, тем ближе (выпадая из жизни, возвращаясь в нееЕ) Ч тем ближе (или так мне казалосьЕ) подходил я к чему-то, к каким-то (так думал я, может бытьЕ) Ч к каким-то, может быть, предпосылкам Ч моей, еще и еще раз, саму себя, исподволь, осознававшей Ч осознающей Ч истории.

Я искал указаний, намеков; я читал тогда, летом Ч в конце зимы, как уже говорилось, открытую мною пьесу (назвать ее я не властенЕ) Ч ту самую пьесу, по которой (я не знал этогоЕ) в театре, на маленькой площади (я еще не бывал тамЕ), уже, наверное, ставили, уже репетировали, а может быть, уже и играли Ч уже втайне упомянутый мною спектакль (его-то я и видел впоследствии, впервые там оказавшисьЕ): пьесу (думаю я тенперьЕ), в которой, как и в некоем романе, позднее, я, при всех оченвиднных несходствах, при полном несоответствии: всего, что только возможно, уже, радуясь, находил (и до сих пор, перечитывая ее, нахожуЕ) Ч необъяснимое, скрытое, но все-таки, и теперь и тогда, несомненное для меня соответнствие: моим собственным Ч тогда еще очень, а впрочем еще и теперь весьма и весьма далеким от осуществления помыслам, стремленьям и планамЕ; и то, что я дошел до нее, наконец, и этот тайный прообраз моей истории (один из тайных ее прообразовЕ), хотя и не назван (а ни один из них назван, коннечнно, не будетЕ), но все-таки, и теперь уже со всей определенностью, упомянут мною на этих страницах, наполняет меня, теперь, волшебным чувством каких-то, волшебных, свершений и сбывшихся, наконец-то, надеждЕ

Что-то угадывал я; что-то Ч я еще сам не знал, может быть (я и до сих пор не знаю, может бытьЕ), что Ч но что-то, во всяком случае, отчасти сонзвучнное моим собственным планам, моим собственным помыслам открывалось мне в самом ее ритме, Ч в медленном, неуклонном нарастании ненких событий, Ч и в тайной отстраненности от этих событий, Ч и в тайном (так думал я, может бытьЕ) присутствии в ней Ч кого-то еще: то совпадающего, то, удивительным образом, не совпадающего с одним из ее персонажей, с одной из ее ролейЕ; и это (так думаю я теперь, сейчас, здесьЕ) Ч и это было одно из тех редких, незабываемых чтений, которые, сохраняясь, или, вернее, вознвранщаясь к нам: непонятно откуда, сохраняют, или, вернее, возвращают нам, приносят с собою и какую-нибудь, случайную, если угодно, веранду, Ч в слунчайном доме, в случайном поселке, Ч и долгую летнюю ночь, Ч и сад, шунмящий в окне, Ч и звук шагов у нас за спиноюЕ

Ч Что ты читаешь?

Ч Вот, посмотри.

И внезапная тень ложилась вдруг на страницу, на книгу (диалоги и репликиЕ) Ч и некие черные, совсем черные волосы оказывались вдруг рядом со мною, Ч и я слышал их запах, Ч и тихое, рядом со мною, дыханиеЕ: и вот так, с чарующей меня самого неожиданностью, возникает в моей истории Вера: Вера, о которой я почти не думал, быть может, повернув обратно, приехав сюда. Я не думал о ней; я не предполагал, во всяком случае, впустить ее: в роман и в историю. А между тем, я так ясно вижу ее, теперь и отсюда, так ясно, в профиль, пожалуй: мне было бы Ч да, мне было бы, наверное, жаль оставить ее просто-напросто там, в той, навсегда исчезннувншей жизни; я не могу не взять ее Ч я уже взял ее на эти страницы.

У нее были серые глаза и черные волосы. Глаза ее, когда я смотрел в них, напоминали мне о каких-нибудь серых тучах над какой-нибудь серой, огромной, подернутой ветром рекою; ее смуглое, тонкое, очень резко Ч в профиль Ч очерченное лицо как будто таилось и пряталось: в густой тени ее черных, совсем черных волос.

Как и я, она приезжала в то лето к нашим Ч общим, следовательно, знакомым; раза два или три я встречал ее, вместе с кем-то, на станции; и в эти долгие вечера, в эти ночи, когда я оставался на веранде один Ч и читал, как сказано, пьесу (я же перечитывал ее все снова и снова; к концу лета я помнил ее уже почти наизустьЕ) и она, Вера, сообщив мне, что все уже спят, садилась, рядом со мною, в плетеное, чуть-чуть поскрипывавшее, когда она начинала качаться в нем, кресло, Ч я, отрываясь от чтения, Ч от соответствий, планов и помыслов, Ч и хотя говорили мы, большей частью, о вещах, скорее, случайных, Ч о каких-то фильмах, я помню, которые она видела, я не видел, Ч или о том, что, вот, завтра утром надо бы пойти на реку искупаться, Ч я чувствовал, все острее, как изменяется что-то, во мне, как возникает и намечается что-то Ч было еще не очень понятно что Ч между нами; и чем темнее становилось вокруг, тем ближе придвигался к веранде сад; и мы уже ни о чем не говорили, молчали; и прислушиваясь к вечерним, ночным, странно отчетливым в замирающем воздухе звукам, шуму сада, шелесту веток, перекличке невидимых поездов, я снова думал, может быть, о моей, еще бесконечно-далекой от осуществления истории, со всеми ее поворотами, повторениями Ч так думал я, может быть, Ч внезапными отзвуками, возвращением невозвратимогоЕ; и она, Вера, покачиваясь, закуривала сигарету, и смотрела вдруг на меня; и рука ее, с тонким, серебряным, на среднем пальце, кольцом, вдруг и как бы сама собою, соскальзывала с подлокотника ее кресла на подлокотник, сонотнветственно, моего; Ч и еще я вспоминаю какое-то, совсем раннее, ясное и тихое утро, когда мы пошли, действительно, на реку, через лес, и вдруг свернули, соблазненные ее нежным изгибом, на тропинку, ни ей, ни мне незнакомую, Ч и увидели вдруг, за поредевшими березами, поле, уходившее вверх, взбиравшееся на холм и уже чуть-чуть, может быть, пожелтевшее. И была, я помню, на опушке леса, ложбина, с уже грибным, горьким запахом, с прелыми листьями на влажной земле, Ч и тень деревьев, из-под которых мы вышли, взбиралась вместе с нами, на холм, Ч и затем вдруг: солнце, роса, уже просыхавшая, Ч и где-то за холмом, над холмом: легкое, почти белое в утреннем свете, в завитках и росчерках, облако, с мгновенными и тайными переходами: в темноту, в чернотуЕ Уже надвигался, накатывался: зной, день, Ч и поначалу казавшаяся совсем близкой, вершина холма отдалялась, упорно и медленно, Ч и когда мы дошли до нее, наконец, облако, со всеми своими росчерками, завитками, отшатнувшись, отлетело куда-то, вдаль, вверх, в другую часть неба, Ч и мы увидели другие поля, другие холмы, и рощи, и перелески, и реку, и склонившиеся над нею деревья Ч совсем маленькими казались они отсюда, Ч и блеск солнца, пробегавший по ней, Ч и где-то совсем далеко, между рекою и лесом, синевшим на горизонте, еще что-то блестящее, тонкой линией, едва различимоеЕ; и это было, я помню, так неожиданно, Ч и так внезапно, так радостно расширилось что-то во мне, Ч так сжалось, так замерло, Ч и так тихо было вокруг, Ч такое безмолвие в воздухе, в синеве неба, в полях, Ч такая неподвижность во всем, Ч что, не выдерживая и как будто стремясь за что-нибудь, поскорей, ухватиться, я вдруг нашел ее руку, Верину, взял ее за руку, Ч и крепко-крепко сжимая мою, она вдруг взмахнула другой, свободной рукою Ч смотри, смотри, поезд Ч и то блестящее, между рекою и лесом, оказалось вдруг Ч рельсами, насыпью, железной дорогой, чуть-чуть приподнятой над полями, Ч и в бесконечном, неправдоподобном, немыслимом отдалении, крошечный, почти игрушечный поезд, медленно Ч вагон за вагоном Ч мы видели, да, мы видели их Ч стекла их вспыхивали на солнце Ч медленно, бесконечно медленно, огибая лес, поворанчинвал Ч в самом движении его была неподвижность Ч исчезал, скрывался за лесом, Ч и глядя на все это, замерев, я чувствовал себя так, как будто я столкнулся вдруг с чем-то, с какой-то, самой тайной и самой таинственной, важнейшей из моих предпосылок, Ч я еще сам не знал, разумеется, что мне со всем этим делать, Ч пространство моей истории лежало передо мною, Ч и когда исчез, наконец, обогнул лес и скрылся за лесом поезд, я впервые обнял ее, Веру, приблизившуюся и прижавшуюся ко мне; Ч и через пару дней мы уехали, я помню, в Москву; и затем была, разумеется, осень Ч осень: не помню какая Ч была, наконец, зима: теплая, темная, снежная: единственная из тех далеких, несуществующих более зим, похожая в чем-то на здешние, приморские зимы.

Я же, как сказано, Ч я, всматриваясь отсюда, теперь (здесь тоже теперь зимаЕ) Ч в ту жизнь, в тот город, мною покинутый, Ч я, то ли потому, что летом, к примеру, я почти всегда уезжал из него (в какой-нибудь Ч слунчайнный, скажем, поселокЕ) Ч то ли, может быть, потому, что нечто зимнее вонобще было свойственно (свойственноЕ) этому городу, Ч то ли еще по каннкой-то, неведомой мне причине, Ч как бы то ни было и в первую оченредь, я, всматриваясь, вижу там, в том городе, некие, друг на друга совсем ненпохожие, холодные и не очень холодные, бесснежные, снежные зимы, со всеми их морозами, оттепелями, пургою и вьюгою, сугробами, слякотью: и ту, конечно же Ч я поворачиваю обратно Ч ту, с которой я начал (и к которой мне еще предстоит вернуться, до которой мне еще нужно добратьсяЕ) Ч и ту, к примеру, холодную, раннюю, закончившуюся, в мунчинтельнном напряжении, поездкой, первой и предварительной, Ч и вот теперь, значит, эту, теплую, темную, им, Максом (истинным героем моей иснтории: если это историяЕ), проведенную среди случайных знакомств, слунчайных знакомых, для меня же (теперь и здесь, поворачивая обратноЕ) неотделимую от воспоминаний об Алексее Ивановиче: об Алексее Ивановиче и Ч как выяснилось Ч о Вере.

Она жила далеко, на какой-то, вполне неописуемой, конечно, окраине; мне тоже приходилось бывать там; но обычно мы встречались с ней где-нинбудь в городе (как она говорилаЕ) Ч на бульваре, у выхода из метро Ч почнти всегда вечером, Ч и если не шли куда-нибудь в гости или, скажем, в театр (нет Ч в какой-нибудь Ч не на маленькой площадиЕ) Ч кружили по улицам, переулкам, уже затихавшим, терявшимся: в снегу, в сумерках, в темноте. Я же Ч или так кажется мне теперь Ч я был с самого начала уверен, что долго все это не продлится и что она, Вера, еще немного помедлив в моей, рано или поздно, скорее рано, чем поздно, вновь возвратится в свою, мне, в общем, чуждую жизнь; я думал об этом Ч без сожаления. Я и не пытался, пожалуй, перейти ту границу, которая Ч казалось мне, кажется мне теперь Ч отделяла нас друг от друга; разговоры ее о работе, о каких-то выставках, которые она где-то устраивала, не были мне интересны; о моих собственных планах, надеждах и помыслах я ей, разумеется, не рассказывал; о других книгах говорили мы редко; суждения ее были беспомощны; вкусы поверхностны. Зато улыбка была пленительна; в глазах же, обычно непроницаемых Ч серый ветер над серой рекою Ч вдруг, в иные мгновения, виделось мне что-то очень и очень печальное, сближавшее нас понмимо и более всего остального Ч всего, что мы говорили, всего, что могли друг другу сказать, Ч что-то горестное, безнадежное, внезапной жанлонстью отзывавшееся во мне. И я брал ее за руку: в вязаной, я до сих пор помню, перчатке Ч и до сих пор помню я это ощущение теплой, в моей руке, чуть влажной от снега шерсти, близости, волнующей и печальной; и вдруг улыбнувшись, она спрашивала меня, о чем я думаю, почему я молнчу, Ч я целовал ее, Ч губы ее горели, Ч странно легкими, в отсветах фонарей, казались мне очертанья домов, крыш, обведенные снегом, Ч и понанчанлу отделявшее меня, разумеется, от этих крыш и этих домов (деревьев, карннизовЕ), ее, Верино, рядом со мною, присутстнвие, в конце концов уже не только не отделяло меня от них, но чудесным образом усиливая и обостнряя что-то, во мне, как будто с другой, до сих пор неведомой мне стороны приближало меня к этим деревьям, карнизам (к этим крышам, домамЕ); медленно, очень медленно шли мы, прижавшись друг к другу, Ч и прежде чем дойти до меня, заходили, почти всякий раз, в некий, совсем ряндом с моим домом, совсем-совсем маленький, притаившийся за другими двонрами, домами и словно выпадающий из города дворик, где, как ни странно, я ни разу до этой зимы не бывал и который она, Вера, показала мне в одну из наших первых, я помню, встреч (я же показал его впоследствии МаксуЕ).

Там была, я помню, кирпичная, красная, чуть-чуть возвышавшаяся над переулком стена: с круглой, маленькой башенкой, Ч лестницей, исчезавншей среди склоненных над нею деревьев, Ч и почти незаметной из переулка, узкой, возле башенки, аркой: много раз, много лет проходил я мимо этой стены, ни разу (опять-такиЕ) Ч ни разу не спросив себя: что там, за нею Ч и есть ли там вообще что-нибудь. А там, за нею, был сначала один, большой, потом другой двор, поменьше, Ч и как-то странно, косо, приткнувшись друг к другу стоявшие домики: почти деревенские, почти деревянные, с крылечками и сенями, с цветами на подоконниках, Ч и тут же, рядом: развалины Ч уже непонятно чего: фрагмент какой-то другой, но тоже красной и тоже кирпичной стены, Ч большое, белое, с явно недостаюнщим куполом здание, Ч узкий, огибающий это здание проход, Ч внезапный пустырь, Ч еще одна арка, Ч и за аркой: последний, уже совсем маленький дворик, обнесенный поверху деревянной, местами покосившейся галереей, Ч с горевшим, я помню, всегда горевшим над галереей окном и притаившейся под нею скамейкой: на нее-то мы и садились. И хотя здесь кто-то, очевидным образом, жил, Ч и в освещенном, над галереей, окне понявлялись вдруг смутные, быстрые, тут же исчезавшие тени, Ч мне всегда казалось, я помню, что никто нас не видит, не может увидеть, Ч и мы сами никогда здесь никого не встречали. И было странно тихо здесь, удивительно тихо; совсем далеким казался отсюда город; лишь смутный гул его доходил до нас иногда; смутный отблеск его лежал на снегу; пробегал по небу: небо же казалось отсюда Ч светло-дымчатым, тающим, тонким, прозрачннымЕ И поскольку никто нас не видел Ч не мог видеть Ч Вера Ч я смотрел на нее Ч что-то округлое, мягкое вдруг появлялось в ее резко очернченнном профиле Ч Вера, чуть-чуть наклонив голову Ч волосы падали ей на глаза Ч расстегивала сначала одну, потом другую, потом, очень медленно, третью Ч кнопками называют их Ч металлическую, с сухим треском расходившуюся застежку своей, я помню, короткой, подбитой мехом, вельветовой, темно-коричневой куртки, Ч и взяв мою руку, не улыбаясь, вдруг словно впускала ее куда-то, в пленительное, под курткой, тепло; непроглядная темень ее волос окутывала, охватывала меня; я же, теряясь в них Ч я очень хорошо это помню Ч и в то же время с пронзительной, замирающей ясностью ощущая, под рукою, под курткою, шероховатую шерсть свинтенра, шелковую прохладу рубашки, внезапный жар, мгновенную дрожь, Ч и те таинственные изгибы, те мягкие, уступающие, невидимые, но словно изнутри освещенные очертания, которые, как ни странно, я уже не мог найти ночью (я находил, конечно, другиеЕ) и которые вот сейчас, здесь, на берегу моря, на краю мира (я смотрю в окно: снег, дюна, заметенная снегомЕ) вдруг, и непонятно откуда ко мне возвращаются, мгновенной дрожью, внезапным жаром Ч нет, холодом отзываются в пальцах, Ч я, короче, отсутствуя, почти исчезая, вместе с тем и в то же самое время Ч возможность, всякий раз меня поражавшая Ч думал, успевал подумать, с замирающей ясностью, о чем-то совсем ином, еще, как сказано, бесконечно-далеком от осуществленияЕ; и снова думал о том же, когда, чуть-чуть отстранившись Ч снег, дворик и галерея вновь возникали передо мною Ч Вера, с безмолвным блеском в серых глазах, закуривала, например, сигарету.

Было странно тихо здесь, в этом маленьком дворике, удивительно тихо.

Ч Да, август, август, начало всего, и Ч что же? Ч город, город, конечно, огромный, невероятный, таинственный, и Ч что же? что же?..

И конечно, теперь, здесь, поворачивая обратно и глядя в окно, я уже беснсилен представить себе ту Ч меру расплывчатости (наоборот: ту степень определенностиЕ), в которой все это пребывало и медлило: тогда и там: в том городе, той Ч снежной Ч зимою.

Но с тайной, как ни странно, отрадой я вспоминаю теперь какие-то, отвергнутые мною возможности, Ч возможные направления, по которым я не пошел, Ч ложные решения ложных задач, Ч решения, которые я принимал, и тут же отбрасывал, и вновь принимал, и, как бы то ни было, пытался продумать, по мере сил, до конца, Ч и представлял себе, к примеру, какой-нибудь, вполне немыслимый на этих страницах Ч теперь немыслимый на этих страницах Ч несостоявшийся, следовательно, разговор: между Ч кем же и кем же? Ч я еще сам не знал, может быть, Ч я уже не знаю, может быть, кем, Ч между какими-то, следовательно, так и не появившимися, Ч или, может быть, чудесным образом изменившимися на этих страницах персонажами моей истории (если это историяЕ); и видел, скажем, какую-то, ночную и темную улицу, по которой они шли как будто куда-то, Ч переулок, в который сворачивали они: Ч и как если бы сам я шел следом за ними, то догоняя их, то вновь от них отставая: Ч они же уходили все дальше, все дальше, сворачивали налево, направо, исчезали, вновь появлялисьЕ; и когда мы сами выходили на улицу, уже была, на улице, ночь; в мягком воздухе падал, мягкими хлопьями, снег; лаяла, за углом, и вдруг умолкала, и вновь принималась лаять, невидимая, собака; пролетала машина; исчезала: за поворотом; сугробы казались огромными; редкие звезды таились в тающем небе; и я снова брал ее за руку: в вязаной, влажной перчатке; и мы проходили, разумеется, мимо трех, с одной стороны, и трех, таких же, с другой, очень старых, но и очень хорошо сохранившихся, бледно-зеленой краской выкрашенных домов; и всякий, почти всякий раз еще горело, я помню, в крайнем из них, на последнем этаже, предпоследнее по счету окно: Ч и проснувшись, вдруг, среди ночи, в тот, как будто выпадающий из течения времени, между вчера и завтра затерянный час, когда все дневные мысли (так думаю я теперьЕ) поворачиваются к нам какой-то, обычно невидимой стороною, Ч лежа, в темноте, рядом с Верой, Ч я вдруг снова видел этих двоих Ч мне уже было почти неважно кого Ч опять и снова идущих Ч мне уже было совсем неважно куда, Ч и как будто отдавался, вместе с нинми, их медленному, бесконечному, по пустынным, пересекавшимся, раснходившимся, в безмолвной перспективе исчезавшим, терявшимся улиннцам, Ч бесконечному, медленному, не знающему остановки, сквозь канкие-то, может быть, разные, переплетавшиеся, сближавшиеся, вновь, друг от друга отдалявшиеся времена, Ч сквозь какие-то, может быть, разные, совсем разные зимы, Ч движению; и они все уходили, уходили от меня, эти двое; и я догонял их; и пытался заглянуть им в лицо; они сворачивали в переулок; исчезали за поворотом; я сворачивал вслед за ними; скользил по снегу, не в силах догнать их; вновь, на мгновение, засыпал; и тут же, в проеме какой-нибудь арки, вновь, может быть, просыпался; и уже светало, быть может, за окнами; и пробиваясь сквозь узкую прорезь штор, уже скользили по стенам и потолку первые серые полосы, отблески и мерцания; Верины волосы, рядом со мною, как будто отсвечивали, чуть-чуть, в темноте; я целовал их; тихо-тихо, стараясь не разбудить ее, проводил губами по спине, по плечам; вдруг проснувшись, она спрашивала меня, что я делаю; улыбнувшись, засыпала опять; вновь, в безмолвной перспективе, разворачивались переулки, проходы, дворы, пустынные улицы; на повороте в одну из них засыпал я; просыпался: на повороте в другую; и вновь, уже окончательно, засыпал: в глубине какого-нибудь двора.

Наутро же все это казалось, конечно, чем-то совсем далеким, невозможнным, недостижимым; Вера, натянув свитер, красила перед зеркалом губы; я смотрел на нее; те Ч так думаю я теперь Ч отнюдь, разумеется, не случайнные, но пожалуй, лишь на мгновение появляющиеся Ч не появляющиеся Ч на этих страницах персонажи моей тогдашней Ч в известном смысле и теперешней Ч жизни (я пишу им отсюда; я звоню им время от времени из соседней Ч там есть, как сказано, почта, на почте же есть телефон Ч деревушки; они тоже мне пишут сюдаЕ) Ч те, в высшей степени не случайные персонажи моей жизни, короче, с которыми, собственно, и жил я: там, в том городе, покинутом мною, в конце концов привыкли, я помню, видеть нас утром Ч вдвоем; Вера, поначалу старавшаяся ни с кем из них не встречатьнся, тоже, в конце концов, перестала их избегать; я варил кофе; мы завтракали на кухне; в обманчивой темноте подъезда я в последний раз целовал ее; у входа в метро мы прощались; с тайной, конечно, тоскою отправлялся я платить свою дань: ненавистно-неописуемому.

И вот так (думаю я теперьЕ) Ч вот так, понемногу возвращаясь ко мне, возникает на карте эта зима: единственная, еще и еще раз, единственная из тех далеких, не существующих более зим, похожая в чем-то на здешние, приморские зимы.

Она была, в самом деле, теплой, темной и снежной; снег, выпав однажды, шел уже почти без остановки, огромными мягкими хлопьями, засыпая дома, зансыпая деревья, карнизы, крыши, скамейки; и вдруг, ненадолго, обрывался; и тут же, совершенно отчетливо, как будто проведенные кем-то, какой-то, увеннренной и осторожной рукою, проступали все линии, контуры: крыш, карннинзов, домов; и в другие дни, я помню, все это вдруг расплывалось, текло, черннело и таяло; внезапные капли, на ветках деревьев, стеклянным блеском вспыхивали под каким-нибудь, например, фонаремЕ; я же встречался, как сказано, с Верой; с Алексеем Ивановичем; и лишь совсем редко Ч с Максом: с Максом, истинным героем моей, в ту пору, в ту зиму, в том городе еще беснконнечно-далекой от осуществления, но уже втайне, и все решительнее, помышнлявшей об осуществлении истории.

Зима, как сказано, это самое глубокое время года; все прочие времена поверхностны рядом с ней.

Уже был, значит, август: начало всего; уже был, значит, город: огромный, невероятный, таинственный; и уже (так думаю я теперьЕ) Ч уже нечто театральное, уже некий театр Ч вообще и какой-то Ч но уже втайне присутствовал, может быть, в моих планах и помыслах. Я еще сам не знал, может быть, что мне с ним делать; я уже, наверное, понимал, что обойтись мне без него не удастся.

То была лишь некая мысль Ч некая мысль о некоем, значит, театре Ч мысль, подобно облаку или, скажем, туману, сгущавшаяся во мне самом. Я закрывал глаза; я видел Ч вдали, в ночной и призрачной перспективе Ч театр: некий зал и некую сцену: зал, отчасти похожий, пожалуй, на зал того деревенского Ч того пригородного, если угодно, кино, куда мы ходили ненкогнда с Максом, куда мы зашли в последний раз в августе, Ч зал, как будто пенренесенный оттуда, из августа, из до-августа Ч в город, в сплетение улиц, путаницу переулков, вместе с черными окнами, фанерными кресламиЕ И что-то, казалось мне, что-то должно было случиться там, на этой сцене, в этом театре: как-то связанное, разумеется, с моей, уже упорно стренмивншейнся к осуществлению историей, с ее, истории, дальним замыслом, нарастающим ритмом: но я еще сам не знал, конечно же, что.

Я искал соответствий; я очень часто ходил в театр в ту зиму (обычно, я помню, с Верой: она же и не подозревала, конечно, о моих тайных намерениях: что, в свою очередь, втайне меня забавлялоЕ); я посмотрел, в самых разных театрах (их весьма много в том городе: огромном, невероятномЕ), самые разные, совсем непохожие друг на друга, то более, то менее удачнные, конечно, спектакли; я не находил соответствий.

Всякий раз была какая-то пьеса Ч о чем-то; и значит (так думал я Ч в антракте, к примеруЕ) Ч и значит, какая-то жизнь, выведенная Ч зачем-то Ч на сцену; мне же виделось что-то простое и чистое, отрешенно-принзрачное, почти абстрактное, может быть. То была лишь некая мысль, как сказано; она двигалась: я видел ее движение; в совершенно пустом, пленнительно-абстнрактнном пространстве набрасывала она: некий зал и некую сцену, ряды кресел и Ч что же? И я открывал глаза, среди ночи, или вдруг останавливался, по дороге из театра домой, и с удивлением посмотрев на меня, Вера Ч вновь и вновь я брал ее за руку Ч вновь и вновь спрашивала меня Ч что случилось.

Ч Нет, ничегоЕ

Ничего и не случалось Ч там, на сцене, в театре. Ничего и не было больнше, так думаю я теперь, был только театр, как сказано, белые стены, фанерные кресла, и город, по которому мы возвращались домой, и Ч август, август, конечно.

Ничего больше не было; а между тем, уже все, так думаю я теперь, почти все уже отсылало, уже обращало меня к моим планам и помыслам, к этой, если угодно, уже стоявшей передо мною задаче: и вечера, и ночи, и сугробы, и снег, и мелкие капли на ветках деревьев, и разводы розоватого дыма над городом, Ч и все соответствия, которые находил я, внезапные совпадения: с чем-то, уже написанным, Ч и даже несовпадения, и даже несоответствия, Ч решения, для меня неприемлемые, Ч возможности, для меня невозможные, Ч и даже, так думаю я теперь, Ч и даже те неописуемые, если угодно, дома, проспекты и улицы, по которым и мимо которых ходил я, разумеется, изо дня в день, Ч та неописуемая, если угодно, жизнь Ч не-жизнь, если угодно, Ч к которой я был тоже, конечно Ч как и Макс, к примеру Ч принчаснтен, в которой я тоже, конечно, участвовал, Ч и которая, ни к чему не призывая меня, уже словно бросала мне вызов: самой своей неописуемой невозможностью.

Ч И не только здесь, думал я Ч платя, например, свою дань, не тольнко здесь, в самой этой жизни, приходится мне с нею Ч считаться, но и там, должно быть, на тех, еще не написанных мною страницах, предстоит мне посчитаться с ней Ч как-тоЕ

И хотя я еще сам не знал, конечно же, как, уже сами эти, все снова и снова возвращавшиеся ко мне мысли, так думаю я теперь, уже сами по себе были, еще неуверенным, но уже, конечно, ответом Ч ответом на ее вызов, и втайне поднимая меня над нею, как ничто другое, я помню, помогали мне ее Ч вынестиЕ

Ч Она есть, думал я, ее как бы нет, вот в чем делоЕ и то, что не поддается описанию, описывать, конечно, не следуетЕ Но и просто-нанпроснто вычеркннуть ее, думал я, но и взять ее, просто-напросто, в скобки я тоже, разумеется, не могуЕ И тогда Ч что же?..

И я опять останавливался Ч по дороге домой, заплатив свою дань; и затем встречался где-нибудь с Верой, у выхода из метро, или шел к Алексею Ивановичу, в глубь переулковЕ

И все это (думаю я теперьЕ) Ч все это вновь получило, может быть, некую Ч настоятельность, неизбежность, когда Ч смущаясь: конечно, волнуясь: конечно Ч я действительно рассказал о моих Ч (я же и говорил с ним, я помню: смущаясь, волнуясь, но и с тайной надеждой на какие-то, важнейшие, указания: и как если бы он, Алексей Иванович Ч именно он и только он, может быть, Ч способен был придать этим мыслям, еще совсем смутным, этим помыслам, еще безнадежно расплывчатым, ту неизбежность, ту настоятельность, Ч ту отчетливость и ту безусловность, Ч которых, своими собственными силами, достичь они не могли, я не могЕ) Ч когда, следовательно, я рассказал Алексею Ивановичу о моих, уже отчасти, впрочем, знакомых ему, еще безнадежно-расплывчатых (так, во всяком случае, казалось мне, покуда я говорилЕ) помыслах, надеждах и планах: о Максе, об августе и даже, кажется, о театре; Алексей же Иванович (я ждал чего-то подобного: сказал он, я помню, Ч вот как? Ч конечноЕ) Ч Алексей же Иванович, внимательно и даже очень внимательно (чем я немало был удивлен и за что я до сих пор ему благодаренЕ), выслушав мой рассказ (вполне путаныйЕ), спросил меня, между прочим, читал ли я Ч мир названий разбился Ч и выяснив, что нет, не читал, подошел к книжному шкафу, открыл его, нашел, вынул и протянул мне тот самый Ч в белой с чернными полосами обложке Ч уже давным-давно появившийся на этих, моих страницах, в моем собственном романе Ч роман: тот самый роман, ранзумеется, который впоследствии, много позже, мы, Макс и я, обнаружили, как сказано (или вернее: как рассказано мноюЕ) в некоей, вдруг запахнувшейся за нами аллее, на некоей, уже давным-давно упомянутой мною скамейкеЕ; и это (так думаю я теперьЕ) Ч и это тоже было одно из моих Ч незабываемых чтений. Я привез его, как уже говорилось, с собою; я снова чинтаю его с разных мест, с середины, с начала; я вспоминаю, конечно, ту данленкую и очень далекую, зимнюю и снежную ночь, когда, простившись с Алексеем Ивановичем (он проводил меня Ч он почти всякий раз провожал меня: до метроЕ) Ч возвратившись домой, выпив чаю и еще не вполне, разумеется, успокоившись после только что сделанных мною, впервые сделанных мною признаний, я открыл его, уже лежа в постели, и прочитал первую Ч вот она Ч и вторую, и третью, быть может, страницу, и дальше читать не смог, и заснул, и на другой день, и на третий, я помню, никак не мог вчитаться в него, в этот Ч так думаю я теперь Ч со всех сторон обозримый, открытый Ч как дворец на холме Ч но может быть именно потому требующий терпения, времени (как если бы его нужно было обойти кругом, целиком, заглянуть внутрь, вновь отойти, и посмотреть на него, к примеру, с другого какого-нибудь холма, и снова приблизиться, и войти в него, наконец, неважно через какую, боковую ли, парадную дверьЕ) Ч в этот роман, следовательно, создающий свои предпосылки; и не мог понять поначалу, что, собственно, в нем происходит и происходит ли (думал яЕ) вообще что-нибудь; и вдруг вошел в него, совпал с его ритмом; и за один, я помню, бесконечно-долго тянувшийся и очень быстро, разумеется, пролетевший, неожиданно-ясный, за окном и на снегу соседней крыши блестевший, солнечный день Ч я был свободен от неописуемого, я, кажется, и не выходил в тот день из дому Ч прочитал его почти весь; за ночь дочитал до конца; и на следующий день вновь стал читать его, с разных мест, с начала и с середины.

Там все иначе, конечно; то, что мы зовем действием, происходит там в совсем ином, разумеется, теперь уже почти невообразимом более мире Ч мире (так думал я, отрываясь от чтенияЕ), Ч превращенном, конечно, в слова и фразы, страницы и главы, преображенном и, значит, не совпадающем с самим же собою, Ч но вполне точном, совершенно отчетливом, Ч вмещающем в себя имена и названия, даты событий и сами события Ч события, о которых я мог бы Ч что я пару раз и делал, я помню, Ч справиться, скажем просто, в энциклопедии, Ч вбирающем их в себя и преображающем их вместе с собою, Ч сплошном и целостном, точном и стройном Ч еще более стройном, наверное, еще более целостном, может быть, чем он, действительно, был Ч преображенном и, значит, вновь, но уже в ином смысле и куда большей мере, чем могло быть в действительности, совпадающем с самим же собою, Ч и вместе с тем изменяющемся Ч совсем не так, думал я, как будет меняться, наверное, в моем романе, мой мир Ч но все-таки изменяющемся, от главы к главе и от страницы к странице Ч вместе с героем; он же, как будто открывая для себя этот мир, осваниваясь Ч и время от времени теряясь в нем, разумеется, блуждая и заблужндаясь, видит его, тем не менее, все яснее Ч и все более ясным, почти так же Ч поначалу лишь изредка, в каких-то, может быть, лишь при повторнном чтении отмечаемых читателем эпизодах, затем все чаще и под коннец совсем часто Ч почти так же видит его, т. е. мир, как, и причем с самого начала, видит его Ч а вместе с ним и мы видим Ч незримо, или почти нензримо, не вступая или почти не вступая в действие Ч у меня это будет инанче Ч иначе ли? вот вопрос Ч присутствующий в этом романе, его, романна, Ч теперь и здесь остающийся, конечно, неназванным Ч лишь там, слендовательно, лишь на тех, его собственных, значит, страницах, пускай изнредка, но все-таки появляющийся, может быть, авторЕ; Алексей Иванович, когда, через несколько дней, я снова дошел до него и сказал ему все это, посмотрев на меня, улыбнулся Ч внезапной, конечно, улыбкой. И в этом медленном, неуклонном приближении Ч к уже втайне присутствующенму, заранее заданному, так сказал я, я помню, в движении этом видится мне Ч безусловность, и в самом деле, так думаю я теперь, сравнимая, может быть, с безусловностью Ч лишь чуть-чуть, скажем, колеблемых ветром деревьев, в каком-нибудь парке, неподвижных холмов.

 

22

 

Алексей Иванович жил, как сказано, в старой части города; я, как сказано, тоже; но там, в том городе (огромном, таинственном, невероятномЕ) Ч там все расстояния огромны (невероятны, таинственныЕ); и вынхондя из дому Ч обычно уже под вечер Ч я еще долго плутал по улицам, в тяжелых и снежных сумерках, прежде чем, свернув, наконец, в переулок, дойти, наконец, до зеленой краской выкрашенного забора, войти, наконец, в почти сливавшуюся с забором калитку. Калитка же, всякий раз, занхлонпывалась за мною с каким-то, отчасти знакомым, ржавым скрипом прунжины: скрипом, к которому я так и не смог привыкнуть, который, всянкий раз, на мгновение, отбрасывал меня куда-то, в невозвратимоеЕ; и я пронходил через двор, поднимался по лестнице и сворачивал, по коридору, нанлево, как если быЕ: но Алексей Иванович уже смотрел на меня своими удивнленно-спокойными (и тоже, как будто, отсылавшими куда-тоЕ) глазами, Ч и с внезапной (всегда внезапнойЕ) улыбкой впускал меня внутрь, в прихожую, Ч и мы своранчинванли, еще раз, налево, Ч потом направо, по конридору, Ч и оказывались, нанконец, в его, Алексея Ивановича, с тремя, я помню, большими, во двор выходившими окнами, комнате: комнате, контонрая, вопреки уже сгустившейся по углам темноте, казалась мне как будто охванченной, освенщенной снаружи падавшим снегом: деревья и ветви их за окнном, стол и стулья, диван у стены, Ч все это приобретало постепенно тот осонбенный, тревожно-прозрачнный оттенок, какой сообщают предметам нандвигающиеся на них, вплотную подстунпившие сумерки, Ч снежный отнблеск, как будто стиравший границу межнду внутри и снаружи, между небом, двором и комнатой; Алексей же Иваннович обыкновенно до самой тьмы, до тех самых пор, когда комната уже и вовсе расплывалась в снегу, не зажигал света и никогда не задергивал штор.

Он сидел всегда на одном и том же месте, на стуле, между двумя окнами, спиною, следовательно, к двору и деревьям, я же садился обыкновенно у противоположной стены, на диван, и Ч мы оба молчали Ч оглядывал комнату, освещенную снегом: комнату (думаю я теперьЕ), в которой не было ничего, почти ничего лишнего Ч точно так же, как ничего лишнего не было (казалось мнеЕ) в нем самом, Алексее Ивановиче, в его движениях, жестах, словах, Ч и в которой предметы Ч стол, стулья, платяной шкаф и книжный Ч казались мне таким же точным выражением чего-то Ч чего же? Ч каким казались мне движения и жесты, взгляд и улыбка самого Алексея Ивановича: Алексея Ивановича, молча сидевшего на своем стуле, между двумя окнами, сливаясь с сумерками, исчезая в снегуЕ

В самом деле, еще и еще раз, его глаза отсылали куда-то, его улыбка намекала на что-то; его имя не подходило ему точно так же, как не подошло бы ему никакое другое; и если (так думал я, может быть, Ч так, во всяком случае, думаю я теперьЕ) Ч если наши слова и поступки, наши действия и весь наш облик обыкновенно соответствуют и вместе с тем не соответствуют, обыкновенно выражают и вместе с тем искажают все то, что, в свою очередь, обыкновенно раскрывается и вместе с тем скрывается в них, Ч то он, Алексей Иванович (казалось мне Ч кажется мне теперьЕ) Ч каждый раз заново, каждым жестом и каждым движением, достигал, добивался какого-то, вполне удивительного Ч каждый раз, все снова и снова удивлявшего меня соответствия между тем, что он делал, и Ч чем же? Ч все, что он делал, короче, казалось мне продолжением, завершением или, быть может, развитием чего-то (думал яЕ) непрерывного, никак не названного, Ч какой-то, может быть, мысли: мысли, которая уже не была, разумеется, мыслью о чем-то, Ч которая могла быть мыслью о чем угодно, Ч о санмой себе, Ч ни о чем, Ч и которая, в отличие от всех прочих (во множестнвенном числеЕ) мыслей, заканчиваясь, не обрывалась, но чудесным образом переходила в жест и движение, взгляд и улыбку, продолжаясь Ч додумывая в них себя же саму. Выражалась она, разумеется, и в том, что он говорил, как говорил: не менее, но и не более, пожалуй, отчетливо, чем Ч в жестах, улыбке; и о чем бы ни говорили мы с ним Ч тем более если он говорил со мною Ч что тоже случалось Ч о вещах, мне, к сожалению, недоступных (он же, Алексей Иванович, занимался Ч заметим в скобках Ч чем-то Ч в конце концов я даже понял, кажется, чем Ч в области, если угодно, естественных и даже точных, если угодно, наук; я был однажды в его Ч роман это сумма запретов Ч в его, все-таки, лаборатории: поразившей меня, я помню, обилием каких-то колб, проводов, странной формы и неведомого назначения приборов, запахом, тревожным и едкимЕ) Ч о чем бы ни говорили мы с ним Ч и даже, так думаю я теперь, и даже, время от вренмени, когда мы говорили с ним об иных, для меня, во всяком случае, очень и очень важных вещах, о каких-нибудь, например, до знакомства с ним самим мне не знакомых или, может быть, лишь по названию знакомых мне книгах, о том романе, к примеру, в белой с черными полосами обнложнке, который он, Алексей Иванович, посоветовал мне прочесть в ответ на мои признания, Ч об этом, во всех отношениях удивительном романе, не правда ли? (так или примерно так он сказал мне, я помню, когда, через несколько дней, я снова пришел к немуЕ) который не только, не просто Ч вы совершенно правы Ч сам создает свои предпосылки, но который (так или примерно так он сказалЕ) создает их Ч в себе же самом, по ходу дела и на ходу, от одной страницы к другойЕ, Ч как бы то ни было и о чем бы ни говорили мы с ним, я следил, я помню, не только Ч и временами даже не столько Ч за тем, что, собственно, он говорил, но прежде всего и в первую очередь за этим (казалось мнеЕ) непрерывным, не знающим остановки, то вдруг ускорявшимся, перескакивавшим с одного на другое, опускавшим промежуточные звенья, очевиднные связи, то, напротив, неспешным, подробнным, возвращавшимся к одному и тому же, повторявшим, уточнявншим и как бы очищавшим, по ходу дела, себя самое, движением некоей мысли: мысли (так думал я в свою очередьЕ), по сравнению с которой и рядом с которой все, что он говорил, или, вернее, все то, о чем мы с ним говорили, оказывалось, в конце концов, лишь неким частным примером, отдельным случаем, Ч мысли, иными словами, по сравнению с которой все, почти все оказывалось Ч или, если угодно, казалось мне, покуда я гонвоннрил с ним Ч отчасти Ч да, отчасти как будто Ч случайным.

И только изредка, еще и еще раз, но весьма, весьма редко, я замечал в нем какую-то, напряженную, печальную, неожиданную Ч как если бы он сталкивался вдруг с неким препятствием и не знал, что с ним делать, Ч мне тоже, всякий раз, сообщавшуюся на мгновение, Ч и тут же, впрочем, пренодолеваенмую им скованность, меня тоже, соответственно, отпускавшуюЕ

Ч Да, вы правы, конечно, Ч так или примерно так он сказал мне, я помню, когда, прочитав роман, в белой с черными полосами обложке, я снова пришел к нему, Ч он сам, в себе же самом, создает свои предпосылки, этот, во всех отношениях удивительный, не правда ли? Ч так сказал он, Ч роман. Он проводит свои границы, полагает свои пределы. Он тут же их переходит. Он очерчивает пространство, в котором он движется, в котором он мог бы двигатьсяЕ которое, двигаясь, тут же он и взрывает. И вы заметили, я полагаю, сколь многое в нем Ч отсутствует, сколь много в нем Ч под запретом. Простые решения исключены, простые ходы отвергнуты. Роман вообще, сказал он, Ч это Ч сумма запретовЕ В данном случае это, как ни в каком другом, очевидно.

Ч Вот-вот, Ч сказал я, Ч в том-то и дело. Роман Ч это сумма запретовЕ

Ч Но он же и снимает запреты. Он движется Ч и двигаясь, расширяет сферу Ч дозволенного.

Ч А между тем, Ч сказал я, Ч ему, Ч я имел в виду автора, я назвал его, разумеется, Ч ему, Ч здесь неназванному, Ч в известном смысле ему было легче. Он жил в мире, Ч так, примерно так я сказал, Ч который как будто сам собоюЕ нет, не сам собою, конечноЕ с трудом и усилием, может бытьЕ но все же гораздо легче, или так мне, во всяком случае, кажется, превращался во что-то иное, в слова и фразы, к примеру, в эпитеты, например, и сравненья, в сплошном и целостном мире, Ч сказал я. Ч А что делать с этим призрачным, с этим распавшимся миром, вокруг нас? Ведь все, в общем, распалось, разбилосьЕ

Ч Простейшие слова утратили свое значениеЕ

Ч Простейшие понятия не совпадают сами с собоюЕ

Ч Названия ничего не в силах назватьЕ

Ч Явления ничего не являютЕ

Ч Формы Ч бесформенныЕ

Мы оба рассмеялись, конечно.

Ч Так вотЕ что же, что же делать с этим Ч распавшимся миром? В слова и фразы он не войдет, эпитетам не поддастся, сравнения разломает. Его как бы нет, нет и слов для него. И нельзя, конечно, писать о нем так, как будто все с ним Ч в порядке. Но изобразить его? показать его?.. как же?

Ч Вообще, показать его можно, Ч улыбка: внезапная, Ч нуЕ с помощью каких-нибудьЕ разобранных образов.

Ч Можно, конечно. Но что это значит? Не значит ли это, Ч сказал я, Ч не значит ли это, пускай отчасти, поспособствовать распаду, нас окружающему? Не значит ли это самому сделаться его Ч проявлением? его орудием, может быть? Я не хочу этого. Я хотел бы отойти от него Ч на возможно большее расстояние.

Ч Что же, я понимаю вас. Жажда некоей строгости вами владеет, некоей стройности. Вы собираетесь, следовательно, от всего этого Ч отказаться? Сказать Ч не показывая?

Ч ДаЕ вот. СказатьЕ не показывая.

Ч Это будет очень трудно сделать, я думаю. Да и понимаете ли вы сами, от чего таким образом вы Ч отказываетесь?

Ч От чего же? Ч спросил я.

Ч От всего, Ч сказал он. Ч Или почти от всего. Как, в самом деле, собираетесь вы отделить одно от другого? еще дозволенное от уже, к примеру, запретного? действительное от призрачного? отрицание от утверждения? Они сливаются друг с другом, они проникают друг в друга. Так, Ч он опять улыбнулся: внезапной, конечно, улыбкой, он смотрел на меня по-прежнему: своими спокойно-удивленными, и как будто отсылавшими куда-то, к чему-то глазами, Ч так Ч простите мне это сравнение из совсем иной области Ч так капля какого-нибудь красителя Ч чернил, например, скажем просто Ч так капля чернил, например, попадая в стакан с водою, в конце концов окрашивает собой всю воду в стакане. Всю воду, Ч сказал он. Ч И что же в таком случае у вас Ч остается?

Ч Лишь то, по-видимому, что я сумею отвоевать Ч у запретногоЕ

Ч Лишь то, очевидно, что вы сами же в свой роман и введете. Вам придется, следовательно, начать как бы Ч сначала. Отказаться от мира, чтобы снова им овладеть. Мне это нравится. Ведь и наша мысль, Ч так он, я помню, сказал, Ч начинается, в общем, с отказа Ч с отказа отЕ

Ч От чего же? Ч снова спросил я.

Ч От всего, что не является еюЕ Да, мне это нравится, Ч снова сказал он.

Ч Спасибо, Ч сказал я. Ч НоЕ что же?.. вы полагаетеЕ, Ч я очень плохо, конечно, представлял себе все это: тогда, когда-то, той, снежной зимою, Ч вы полагаете, я должен буду сказать обо всем этомЕ прямо и сразу?

Ч Это вы сами решите. ВпрочемЕ полагаю, что нет.

Ч Почему?

Ч Ну, Ч сказал он, Ч ведь на самом деле мы никогда не начинаем сначала. Мы застаем себя Ч вдруг, посреди и в серединеЕ чего-то. Мы все время движемся Ч к своим же собственным предпосылкам. Мы всегда идем, как ни странно, к тому, из чего мы Ч исходим. На вашем месте, Ч он вдруг засмеялся, Ч на вашем месте я и это учел быЕ в романе.

Я тоже засмеялся, конечно.

И вот так, думаю я теперь, вот так, в этот и в другие, например, вечера, в его, Алексея Ивановича, в снегу и в сумерках расплывавшейся комнате, или, скажем, простившись с ним, возвращаясь домой, или вновь, допустим, возвращаясь Ч к нему, через несколько дней, опять у него, вот так и подходил я, все ближе Ч вот так, вернее, он, Алексей Иванович, Ч и как будто вовсе того не желая, нимало о том не заботясь Ч все ближе и ближе подводил меня Ч к моим предпосылкам. Он сидел всегда на одном и том же месте, как сказано, на стуле, между двумя окнами; он вдруг вставал, я помню; он делал пару шагов по комнате, расплывавшейся по-прежнему в сумерках; он снова садился. Он говорил со мной о моих планах и устремлениях так же, почти так же, быть может, как он говорил со мною о любом другом, для меня постороннем предмете; он как будто впускал их, ненадолго, в систему и целое своих собственных мыслей; странно-пренобнранженннынми, чудесно-очищеннынми возвращались они ко мне. Он смотрел на меня своими удивительно-спонкойнными, своими спокойно-удивнленннными, если угодно, глазами, и что-то, во мне самом, успокаивалось, что-то, во мне самом, прояснялось. И когда он зажигал, наконец, свет (штор же, как сказано, он не задергивал никогдаЕ) Ч тогда, я помню, Ч то ли потому, что свет фонаря проникал во двор с улицы, то ли еще по какой-то, неведомой мне причине Ч так или иначе, двор и деревья, забор и калитка не исчезали, как обычно бывает, в той тьме, которую порождает как будто сам, зажженный в комнате свет, но свет, зажженный в комнате, освещал как будто и их, и на всех предметах, на стенах, на стульях, лежал все тот же, снежный и сумеречный, одновременно тревожный и мягкий отблеск, лишь усиленный, как ни странно, зажженным в комнате светомЕ

Ч И значит Ч Макс? Кто же Ч Макс?

Ч Я сам не знаю, Ч так говорил я. Ч Его так зовут, вот и все. Мы знакомы с ним с детства. Мы встретились в августеЕ как будто впервые. Мы и теперь видимсяЕ последнее время режеЕ неважно. И если будет август, то будет, конечно, и он. Но что еще будет, этого я не знаю.

И я этого, в самом деле, не знал. Ведь ничего и не было больше, так думаю я теперь, ничего еще не было.

Ч И еще, Ч сказал я однажды, Ч и еще там буду я самЕ нет, не я, не совсем я, конечноЕ некий автор, как бы то ни было, отчасти совпадающий, отчасти же не совпадающий, разумеется, с тем, кто вот сейчас, Алексей Иванович, сидит перед вамиЕ

Он опять засмеялся, я помню.

Ч Рад знакомству, Ч сказал он.

Ч Интересно лишь, Ч сказал я: тоже, конечно, смеясь, Ч интересно лишь, смогу ли я ввести в сам роман какую-нибудьЕ в каком-нибудь разговореЕ с кем-нибудьЕ репликуЕ подобную моей предыдущей.

Ч Да, интересно, конечно. Вообще, Ч сказал он, я помню, Ч вообщеЕ подойти, в самом романе, к границе, отделяющей роман от Ч не-романаЕ влекущая, конечно, возможность.

Ч Мы ведь с вами и говорили недавноЕ если помнитеЕ о неких границах, о неких пределахЕ о выходе за эти пределы, о переходе этих границЕ в связи с тем, другим романом, Ч сказал я.

Ч ПомнюЕ кажется, Ч так он ответил. Ч ВпрочемЕ эту границу перейти вы, конечно, не сможете. Там, Ч он взмахнул рукою, как будто указывая куда-то, в неопределенную даль, Ч тамЕ в вашем романе, следовательноЕ как и во всяком романеЕ там все будет, конечно, внутриЕ или ничего не будет, Ч сказал он.

И как бы то ни было, там Ч в жизни Ч говоря ли с Алексеем Ивановичем, простившись ли с ним, возвратившись домой Ч все снова и снова подходил я к неким границам Ч и переходил их, конечно, Ч с такой легкостью, какая теперь мне уже, наверное, недоступна.

В самом деле, еще и еще раз, в его присутствии и в разговоре с ним все, почти все, и даже самое важное для меня, казалось Ч оказывалось Ч отчасти Ч отчасти как будто случайнымЕ

Ч С известной точки зрения все случайно, Ч сказал он мне как-то, еще в самом начале нашего с ним знакомства. Ч КромеЕ самой этой точки зрения, конечно.

И я искал ее в себе, эту точку зренияЕ конечно; я наблюдал за ним, как уже говорилось; я втайне повторял его жесты, уверенные и простые; я старался усвоить себе ту привычку к вниманию, которую угадывал я за ними; я очень многому у него научился. И я уже втайне связывал все это Ч с моей, еще бесконечно-далекой от осуществления историей, с ее, истории, тайным замыслом, нарастающим ритмом; я уже понимал, может быть, или втайне, быть может, догадывался, что и там, на тех, еще почти невообразимых страницах, пойдет речь Ч о чем-то подобномЕ

И все это, так думаю я теперь, все это, приближая меня к моей, еще раз и если угодно, истории, вместе с тем и в то же самое время как будто отделяло меня от нееЕ; и я вспоминаю теперь какие-то, еще и еще какие-то, в ту далекую зиму, бессонные или почти бессонные ночи, когда я вдруг снова видел ее целиком, как некое целое Ч с еще неразличимыми, конечно, частями Ч и как я уже не вижу, почти не вижу или, может быть, лишь очень и очень редко вижу ее теперьЕ откуда-то издалека и где-то вдалиЕ как нечто замкнутое, в себе же самом, уже завершенное, уже завершившеесяЕ уже написанное, быть можетЕ совершенно отчетливо.

Я как будто поднимался над нею; я знал, в такие минуты, что я напишу ее; я понимал, что я мог быЕ да, мог бы и не писать ее, как ни странноЕ что я именно потому и должен ее написать.

Я видел, короче, ее неизбежность, видел и ее, странным образом, необязательность. Ее вполне могло бы не быть; мне, в такие минуты, это было почти безразлично.

То были новые для меня самого, мне самому не совсем понятные, может быть, меня самого чуть-чуть пугавшие, может быть, ощущенияЕ; а между тем, этот всякий раз неожиданно совершаемый мною Ч сам собою, может быть, всякий раз неожиданно, совершавшийся выход: за ее, мои же пределы, казался мне Ч и, значит, оказывался Ч тоже, если угодно, Ч самойЕ и самой тайной, быть может, Ч последней, может быть, и самой последней из всех ее, моих предпосылокЕ

И конечно, мне уже очень хотелось писать; и внезапное беспокойство, и нетерпение охватывало меня временами.

Ч Мы поднимаемся на гору; мы вновь спускаемся, Ч так я думал, Ч в долинуЕ

А я ведь ничего не знал, как уже говорилось; и Ч что же? Ч думал я Ч что, собственно, будет происходить там? и что мне делать, к примеру, с театром? и Ч как ни пытался я еще что-то продумать, придумать, я Ч спускаясь в долину Ч всякий раз убеждался, что я еще ничего, ничего, конечно, не знаю.

Ч Ну что ж, подождите, Ч говорил мне Алексей, я помню, Иванович. Ч Подождите. Может быть, Ч с внезапной улыбкой, Ч может быть, сама жизнь что-нибудь вам подскажетЕ

Ч Вот отрадная мысль, Ч сказал я.

Ч Да, мысль, конечно, отрадная. ВпрочемЕ всякая мысль отрадна, даже печальная мысль, Ч сказал он. Ч Отсутствие мысли Ч вот что безрадостно.

И на это мне нечего было ответить; и я подумал, я помню, что Ч вот, он, Алексей Иванович, тоже знает все этоЕ отсутствие мыслиЕ удивительным образом. А впрочем, подумал я, кому же и знать это, как не ему?..

И Ч как бы то ни было Ч уже совсем поздно вечером мы выходили обычно на улицу; Алексей Иванович провожал меня до метро Ч и почти всякий раз, я помню, предлагал мне Ч еще немного пройтись; мы сворачивали на бульвар: нет, не тот самый, с его бесконечно-прямой, в бесконечную даль уходящей аллеей Ч на тот, другой, загибавшийся, в уступах и лестницах, справа и слева: дома, с одной стороны, стояли Ч и до сих пор стоят, наверное, Ч над, с другой же под ним, внизу: крыши их оказываются с ним почти вровень: чистым снегом отсвечивают за деревьями; пройдя его целиком Ч молча и медленно Ч Алексей Иванович как будто обдумывал каждый свой шаг Ч на углу уже много раз упомянутого мною проспекта прощались: если, в другие дни, я сам не шел провожать его, обратно, в глубь переулковЕ И была уже, в общем, ночь; почти ночь; кружились, в пуснтоте, в темноте, одинокие большие снежинки; фонарь качался под ветнром; свет его дрожал на снегу; совсем неподвижной, как будто вообще ненспонсобной к движению казалась приткнувшаяся где-нибудь на ночь, уткнувншаяся капотом в сугроб, с тяжелым, в три слоя, наростом снега на крыше, машина; и так ясно читались, я помню, и такой, вдруг, печальной радостью отзывались во мне следы и знаки ушедшей куда-то, уснувшей, уже почти невообразимой более жизни, лист газеты, спичечный коробок, красная, вязаная, с крошечными, на внешней стороне ее, ромбиками, кем-то потерянная, кем-то найденная, должно быть, перчатка, положенная, зачем-то, на тумбуЕ; и теперь уже окончательно простившись с Алексеем Ивановичем, я снова бежал к метро, и еще успевал, может быть Ч к последнему вагону последнего поезда.

И конечно, я писал уже что-то Ч не в силах ждать и спускаясь в долину Ч что-то, еще вполне, разумеется, приблизительное, предварительноеЕ, но уже что-то, к примеру, об августе, когда мы встретились с Максом, как будто впервые, о падении капель, дрожании листьев, мелком дожде, тихой моросиЕ Эти записи у меня сохранились; я привез их, конечно, с собою. Они беспомощны; в них все уже есть. Все? В них есть уже, во всяком случае, тотЕ еще неуверенный, но тот же самый, все-таки, ритм, который мне так важно не потерять теперь, здесь, на этих Ч и о котором я почти не думал, я помню, Ч который, следовательно, сам собою складывался Ч и сложился, знанчит, на тех, давным-давно переписанных, все снова и снова перечитынваненмых мною страницахЕ; они же, удивительным образом Ч не только и даже не столько, быть может, об августе говорят они мне теперь Ч о той зиме, далекой и снежной, о тех вечерах, может быть, о тех, каких-то, от принудительно-обязательного свободных, может быть, днях, когда я писал их Ч там, в той, покинутой мною, теперь и здесь отчасти повторившейся комнате. А между тем, как и всякое писание, быть может, это, самое раннее, уже не самое раннее, отделяло меня, разумеется, от моего, тогдашнего, настоящего; я писал о прошлом, я думал о будущем; я пытался представить себе, как это будет, когда-нибудь Ч и когда же, когда это будет? Ч когда я сумею справиться с ним, наконец, с этим августом, упорно мне не дававшимся. Он не давался мне, разумеется; очертанья его дрожали, контуры расплывались. Но уже, во всяком случае, Макс Ч истинный герой моей истории: если это история Ч Макс, истинный герой моей истории, уже шел мне навстречу откуда-то, с каждым шагом все ближе, уже падал, сорвавшись с дерева лист, мокрый, первый и желтый, кружился, падал, ложился на землю, уже поезд, пролетая сквозь шелест веток, раскрывал, распахивал невероятное, со всеми его деревьями, домами, дорогами, станциями, полустанками, разъездами, блаженной тревоги исполненное пространствоЕ И все стихало вокруг, всякий раз, и уже как будто сгущалось, у меня за спиною, то, в себе самом затаившееся безмолвие, откуда и приходят, наверное, откуда и приходили ко мне, сбиваясь и путаясь, какие-то, еще вполне, разумеется, приблизительные, случайные, беспечно-неточные, но уже, конечно, слова, фразы, эпитетыЕ; и отрываясь от этих фраз, этих слов, сознавая случайнность их, не в силах найти иные, я смотрел, конечно, в окно, и там, в окне, вечером, в узкой прорези неплотно задернутых штор Ч там была, разумеется, тень лампы, призрак стола, лист бумаги, ручка в рукеЕ; и вновь, и снова, из темноты, смотрел на меня, как в августе, некто, упорнно и пристально, стоял, смотрел на меня Ч и вновь, как только я гасил свет, отступал, уходил Ч и еще долго, наверное, так думал я, улыбаясь, всю ночь, может быть, бродил где-то там, по теперь уже совсем другим улицам, переулкам, пустынным и замершимЕ И на другой какой-нибудь, от ненавистно-неописуемого свободный, может быть, день вновь занимал я, так скажем, свою, еще вполне предварительную, опять-таки и конечно, позицию Ч в той комнате, покинутой мною Ч в той, так думаю я теперь, совсем маленькой в огромном пространстве, едва различимой, но до сих пор как будто светящейся точке, вокруг которой и располагались для меня, разумеется, все улицы, все переулки, ожидания и встречи, планы и помыслы, Ч и пытался, в самом деле, провести, вокруг нее, какие-то линии, и наметить какие-то повороты, и все, конечно, зачеркивал, и снова смотрел в окно, Ч и очерк крыш за окном, и снег, и какая-нибудь, взлетающая с клумбы ворона, и взмах ее крыльев, тяжелый, черный, дрожащийЕ: все это словно бросается мне навстречу оттуда, из глубины той далекой, ранней, не существующей больше зимыЕ

Но и это были, конечно, только мгновения, только предчувствияЕ; и когда мгновения эти заканчивались, я, стряхнув безмолвие и как завесу, как некий занавес, прорвав обступившую меня тишину (но все-таки, значит, пронося, сохраняя Ч и значит, все-таки сохранив, пронеся, сквозь эту и прочие зимы, тот август, те ночи, то утроЕ) Ч прорвав тишину и отбросив предчувствия, я вновь, следовательно, возвращался в свое, тогдашнее, настоящее; и встречался, может быть, с Верой Ч или еще, быть может, с какими-то, не взятыми мною на эти страницы, персонажами моей жизни, тогдашней; или шел, может быть, к Алексею Ивановичу, в глубь переулков; и мы говорили с ним, может быть, о чем-то совсем ином, о его, Алексея Ивановича, естественно-научных, к примеру, занятиях, о каких-нибудь Ч мир названий разбился Ч с моими собственными устремлениями никак не связанных книгах; и уже совсем поздно вечером выходили, обычно, на улицу; и как-тоЕ я помню, да, я помню, конечноЕ как-то, в какой-то, похожий, в общем, на все прочие вечер Ч мы уже дошли до метро Ч я вдруг увидел, у входа на станцию Ч Макса: Макса, прощавшегося, как мне показалось, с какими-то Ч нет, я не знал их Ч с какими-то, знанчит, неизвестными мне персонажами его, Максовой, соответственно, жизни (с каким-то молодым человеком в меховой рыжей шапке, с двумя девушками в блестящих, синих, одинаковых куртках Ч еще с кем-то? Ч да, может бытьЕ). Я окликнул его; он посмотрел на меня, на Алексея Ивановича, опять на меня, и довольно небрежно, как мне показалось, легким кивком головы, простившись со своими знакомыми (каковые, в свою оченредь, быстро, все разом, посмотрели на нас Ч и тут же скрылись в освещеннном провале метроЕ) Ч быстро, решительно, чуть-чуть размахивая рунканми, но при всем том, вот что странно, не подавая виду, что он узнал меня, не выражая ни удивления, ни, скажем, радости Ч пошел в нашу сторону.

Ч Вот нежданная встреча, Ч сказал он.

Я познакомил его с Алексеем Ивановичем.

Ч Очень приятно. Я уже слышал о вас.

Я смутился, я помню; я не знал, что мне делать.

Ч Вот как? Я тоже слышал о вас, Ч сказал Алексей Иванович.

И Ч и мы уже шли, втроем, по бульвару; Макс, шагая рядом со мною и обращаясь только ко мне, но я помню, время от времени посматривая на Алексея Ивановича (Алексей Иванович тоже наблюдал за ним потихоньку: я это виделЕ) Ч Макс, обращаясь ко мне и с каким-то, непривычным для меня возбуждением, то ускоряя, то вновь замедляя шаги, то снимая, то вновь надевая перчатки, чуть-чуть размахивая руками, чуть-чуть подергивая, почему-то, плечом, Ч Макс, короче, шагая рядом со мною, стал рассказывать мне Ч нам? Ч о своих новых, как выяснилось, знакомых, с которыми он только что, как я мог заметить, простился (завтра, впрочем, они опять должны встретитьсяЕ) Ч и с которыми я провел Ч вполне, в общем, весело Ч последние триЕ да, три, кажется, дняЕ и три, соответственно, ночи. Что они делали? Так, вообщеЕ была большая компанияЕ у того, высокого, в шапкеЕ потом ездили еще на дачу к немуЕ сегодня утром вернулисьЕ зашли еще в гостиЕ здесь рядомЕ немного выпилиЕ вот. А между тем, я уже видел, вдали, ту самую, и точно так же заметенную снегом скамейку, возле которой мы стояли когда-то Ч в почти такую же, зимнюю ночь Ч ужеЕ да, уже больше года назад. Он тоже видел ее; он замедлил, в очередной раз, шаги; посмотрел на меня: и вдруг, оборвав свой рассказ, дернув, в очереднной раз, плечом, подошел к ней, поставил на сиденье ногу и Ч как некогда, точно так же Ч взялся рукою: за ту же самую ветку. Мы улыбнулись друг другу; все стало просто. Алексей Иванович, своими спокойно-удивнленннынми, как обычно, глазами, посмотрел, в свою очередь, на меня, на Макса и опять на меня: как будто спрашивая и в то же время не спрашивая, что это знанчит.

Ч Здесь, Ч сказал я, Ч когда-то, мы говорили с МаксомЕ

Ч О чем же?

Ч Вот именно, Ч сказал вдруг Макс, Ч о чем же? о чем же? Если бы удалось понять, по крайней мере, о чемЕ

И он опять посмотрел на меняЕ и опять на Алексея Ивановича, и опять на меня; вопрос и вызов были в его глазах, вдруг засмеявшихся. А что, в самом делеЕ почему бы и нет?..

Ч А в самом деле, Алексей Иванович, Ч сказал я, Ч мне давно хотелось спросить васЕ знакомо ли вам этоЕ

Ч Это, Ч Макс, выпустив ветку Ч снег осыпался с нее на скамью Ч повернулся к Алексею Ивановичу, Ч этот выходЕ вот: на всеобщее обозрениеЕ эта невозможность остаться в одиночестве, наедине с самим же собоюЕ

Ч Ведь мы всегда, почти всегда с кем-нибудь говоримЕ наша мысль ускользает от нас самихЕ

Я ждал улыбки: внезапной; я не дождался ее.

Ч Да, Ч вполне просто ответил Алексей Иванович, Ч все это мне знакомо. И что же?

Ч Ну: вот, Ч сказал Макс, Ч ведь с этим нельзя, никак нельзя согласиться.

Ч Приходится.

Ч НетЕ так не можетЕ так не должно бытьЕ

Он чуть-чуть подчеркивал, может быть, свое возбуждение, как будто оправдывая им неожиданность этого разговора и в то же время предлагая мне, Алексею Ивановичу не принимать его слишком всерьез.

Ч Так не может, и не должно бытьЕ и значит, должны быть какие-тоЕ Все это очень странно, конечно.

Все это было и вправду весьма, весьма странно. Алексей Иванович, по-прежнему не улыбаясь, дотронулся, в свою очередь, до той же, теперь уже черной, мокрой, с внезапными каплями, ветки.

Ч Странно: даЕ ну и что же? В конце концов, все и так достаточно странно, не правда ли?

Ч Да, правда, Ч Макс рассмеялся.

Ч Продолжайте, Ч сказал Алексей Иванович, Ч мне это даже нравится. Не так уж важно, в самом деле, что мы с вами в первый раз видим друг другаЕ и, может быть, никогда больше не встретимсяЕ а может быть, и встретимсяЕ все равно. Я слышал о вас, вы слышали обо мне. То, что вы говорите, весьма для меня интересно.

Ч Только не думайте, что яЕ пьян, Ч сказал Макс. Ч Я не пьянЕ почти нет.

Ч Я вижу. И Ч следовательноЕ

Ч И следовательно, должны быть какие-то, совсем иные возможности. Это должно быть Ч легко, это должно быть, собственно Ч жизньюЕ

Ч ПостойтеЕ что именно?

Ч ВообщеЕ вообще то, что дается нам с трудом и усилиемЕ искомая ясность, вожделенная собранностьЕ

Я дождался, наконец Ч внезапной, очень внезапной Ч улыбки.

Ч Должно бытьЕ должно бытьЕ Нет, я так не думаю.

Ч Почему же?

Ч А почему, собственно, это Ч должно быть Ч легко?

Ч НуЕ хотя бы потому, что это Ч бывает Ч легкоЕ

Я дождался еще одной Ч еще более внезапной Ч улыбки.

Ч Бывает: конечно. Но ведь только такЕ вдругЕ Они не длятся, эти лучшие наши мгновения.

Ч Вот именно, Ч сказал Макс, Ч не длятся. Но они должны длиться, вот в чем все дело.

Ч Почему?

Ч Почему Ч что?

Ч Почему Ч должны Ч длиться? Разве это мы с вами решаем. Да, бывают, конечно, минуты, когда все вдруг получается само собой, совершенно простоЕ

Ч Как вдох или выдохЕ

Ч Как вдох или выдох. Но бывают и совсем другие минутыЕ часы, дниЕ за победой следует поражениеЕ Это так Ч и с этим ничего, наверное, не поделаешьЕ как ни стараешься.

Ч Вот так жизнь и проходит, Ч сказал Макс.

Ч Да, пожалуй, вот так она и проходит.

Ч В раздоре с самой же собою, в усилиях, бессмысленных и бесплодныхЕ

Ч Этого мы не знаем, Ч ответил Алексей Иванович, Ч ни вы, ни яЕ и никто не знает, наверное. Может быть Ч бессмысленных, а может быть, и не совсем. Вообще, некая ясность возрастаетЕ с течением времени.

Ч Вот как?

Ч Конечно. Ведь все повторяетсяЕ за победой следует поражениеЕ за поражением снова победаЕ и мы сталкиваемся все с теми же трудностямиЕ наталкиваемся на те же препятствияЕ преодолеваем их, все снова и сноваЕ и в конце концов, узнаем себя же самих, овладеваем своими возможностямиЕ к чему-то, наоборот, привыкаемЕ с чем-то, напротив, смиряемсяЕ Вы этого не понимаете, вы это поймете. Вы еще очень молодыЕ не обижайтесьЕ вы хотите всего сразуЕ вам вольно, разумеется, воображать себе какое-тоЕ легкое будущееЕ

Ч АхЕ даЕ вотЕ будущееЕ легкое будущееЕ

Ч Простите?

Ч НетЕ такЕ Вы правы, конечно.

Он вновь дотронулся до ветки рукою; провел по ней; посмотрел на нее; на свою руку; на Алексея Ивановича.

Ч Вы тоже правы, Ч сказал Алексей Иванович.

Ч Простите? Ч сказал Макс в свою очередь.

Ч Вы тоже правы, конечно. Конечно, они должныЕ или нет, должны были бы длиться, эти наши безусловные мгновеньяЕ конечно. И не так уж трудно, в общем, представить себе жизнь, из них состоящуюЕ совпадающую с самой же собою. Но на самом делеЕ на самом деле, мы лишь приближаемсяЕ к искомому, мы никогда, наверное, его не достигнем. Это не значит, однако, что не надоЕ стараться.

Ч Почему? Ч спросил Макс (в свою очередьЕ).

Ч Как Ч почему? Вы хотите ясности? вы ищете собранности? Вы уже хотите ее, вы уже ее ищетеЕ И что бы вы ни воображали себе, к чему бы вы ни стремились, ничто, никто не избавит вас от усилия, от обязательности усилияЕ вот сейчас, в настоящем.

Ч Да, да, я знаю, вы правыЕ

И вдруг, я помню, с внезапным, горестным вызовом:

Ч Нет, это все не так, все неправильно. ИЕ речь вообще идет не о том.

Ч О чем же?

Ч Вот именно Ч о чем же? о чем же?

Он замолчал, я помню, закурил сигарету.

Ч Хорошо, допустим, я согласен с вами, вы правыЕ ничто, никтоЕ от усилияЕ Но этот выход Ч на всеобщее обозрениеЕ но эта невозможность остаться в одиночествеЕ но этот раздор с самим же собоюЕ вот с чем нельзя, никак нельзя согласиться. И что бы вы ни говорили мнеЕ так не может и не должно бытьЕ и в общемЕ даЕ что же?.. к чему все это?.. простите меняЕ мне не надо былоЕ иЕ, Ч отбросив, я помню, не докуренную им синганренту, Ч иЕ даЕ пойдемтеЕ уже поздноЕ и холодноЕ и поговорим лучше о чем-нибудьЕ

Ч Постороннем? Ч с внезапной улыбкой.

Ч Все равно о чем, Ч сказал Макс.

И мы уже ни о чем, конечно, не говорили; и свернув с бульвара, еще немного проводили Алексея Ивановича, в глубь переулков; и прощаясь с нами, он, Алексей Иванович, в последний раз посмотрел, я помню, на Макса; и сказал ему: до свиданья; удачи вамЕ; и Макс, отведя глаза, нинченго не ответил; и потом сказал: спасибо, да, до свиданья; простите меня, еще разЕ; и мы пошли обратно; и свернули, я помню, еще, и еще в один переулок; и была уже ночь; снова ночь; кружились, в пустоте, в темноте, одинокие большие снежинки; фонарь качался под ветром; свет его дрожал на снегуЕ; и я думал, конечно, об этом, так странно начавшемся, так неожиданно оборвавшемся разговоре; и, конечно, о Максе, смущенно, горестно, или так мне казалось, молчавшем, шагавшем рядом со мною; и об Алексее, конечно, Ивановиче, уже дошедшем, наверное, до дому; и о той, так думал я, может быть, последовательности ежедневно возобновляемых Ч повторяемых, так я думал, усилий, которую с самого начала угадывал я за жестами его и словами; которой, в словах и жестах его, почти не было видно; в которой он только что, так я думал, признался.

Ч Любопытный персонаж, этот твойЕ Алексей Иванович.

Ч О да, конечно.

Ч Я глупо вел себя, Ч сказал Макс.

Ч Нет, почему же?

Ч Глупо, глупо, Ч сказал он. Ч К чему все это, в самом деле? ПростоЕ я так давно не говорил ни с кемЕ даЕ всерьезЕ

Ч Вот именно. И с кем же еще говорить обо всем этом? Если вообще с кем-нибудь, то с ним, Алексеем Ивановичем.

Ч Мне тоже так показалосьЕ Не с тем жеЕ в шапке, Ч сказал он.

Ч Как, кстати, зовут его?

Ч Тебе это действительно хочется знать?

Ч Да нет, какая мне разница?..

Ч Андреем его зовут.

Ч Ну а ты-то, Макс, как ты, на самом делеЕ

Ч Живешь? Ч закончил он за меня. Ч Я не живу, Ч сказал он.

Ч Что называть жизнью? Ч сказал я, улыбнувшись, надеясь, что и он улыбнется.

Ч Да что бы ни называть так, Ч ответил он Ч не улыбнувшись. Ч Я очень рад тебя видеть.

Ч Я тоже, Ч сказал я.

Мы вышли, наконец, на проспект, уже много раз упомянутый, теперь, ночью, почти, конечно, пустынный; Макс, вдруг как будто встряхнувшись, как будто, подумал я и думаю я теперь, махнув рукою на что-то, в себе, взмахнул ей, рукою, и остановив, я помню, вильнувшее в нашу сторону, заскрипевшее тормозами такси, с какой-то неожиданно-решительною интонацией сказал шоферу два адреса: сначанлаЕ потомЕ, открыл заднюю дверцу, сказал мне, что он сядет первым: ты выйдешь раньшеЕ, и уже в машине, я помню, спросил меня, что я читаюЕ поговорим, действительно, о чем-нибудь постороннем. Я назвал, разумеется, тот, здесь не названный, в белой с черными полосами обложке, роман, который перечитывал я снова и снова; нет, я не читал его: сказал он.

Ч Удивительное сочинение, Ч сказал я.

Ч Вот как? Дай мне его при случае.

Ч Хорошо, конечно. Мне самому дал его, кстатиЕ

Ч Кто?

Ч Алексей Иванович.

Ч ДаЕ Алексей ИвановичЕ, Ч сказал он, я помню Ч и вдруг, проведя рукой по лицу, отвернулся, и весь конец пути мы молчали, и за окном, в которое он смотрел, упорно и горестно, в ночной и призрачной перспективе сменялись, разумеется, улицы, переулки, сугробы, стены, внезапные повороты. И проводив машину глазами, я еще немного постоял, один, в тишине Ч и затем прошел, разумеется, мимо трех с одной, трех с другой стороны, бледно-зеленой краскою выкрашенных домов, прошел под аркой, прошел через двор Ч и еще очень долго, я помню, не мог заснуть в эту ночь, и зажигал свет, и вставал, и подходил к столу, и перечитывал, быть может, какие-то, еще вполне предварительные, но уже написанные мною страницы, и шел на кухню, и пил чай, и снова ложился, и лишь под утро заснул наконец.

 

23

 

Ч Мне кажется, он близок к отчаянию, Ч сказал мне Алексей Иванович, когда, снова встретившись с ним, я заговорил с ним о Максе.

Ч ДаЕ может бытьЕ

И в самом деле (так думаю я теперь: теперь и здесь, поворачивая обратноЕ) Ч он, Макс (истинный герой моей истории: если это историяЕ) Ч он и в самом деле был, вернее: бывал Ч в иные дни, часы и минуты Ч весьма и весьма близок: к отчаянию; почти вплотную подходил он к его, отчаяния, все более отчетливым, все яснее пронступавшим границам; Ч и тут же вновь, конечно, отскакивал от этих границ, отбегал: куда-нибудь в сторону; Ч вблизи ли, издалека, видел их: постоянно.

Он жил все той же, как я мог убедиться, случайной, легкой, беззаботнно-рассеянной жизнью: жизнью, еще и еще раз, уводившей его все дальше от того, к чему он по-прежнему Ч по-прежнему, конечно, стремился, Ч но и от всего того, разумеется, с чем он, Макс, Ч нет, не пытался по-прежнему справиться, Ч от искомой собранности, от самой возможности: остановиться, помедлить, Ч но и от ощущения бессилия, невозможности: помедлить, остановиться, Ч жизнью (так думаю я теперьЕ) Ч уводившей его, среди прочего, и от той, принудительнно-обязательной, подавляюще-безусловной, решительно-неопинсуненнмой, Ч от той, тоже, если угодно, жизни, Ч не-жизни, если угодно, Ч к которой он был причастен, конечно, по-прежннему, как был к ней причастен и я (я: живущий теперь, здесь, поворанчинвая обратноЕ) Ч и, на свой лад, Алексей, к примеру, Иванович, Ч и, на свой, скажем, Вера, Ч к которой, короче, все мы были причастны, в которой все мы участвовали и которой он, Макс, по-прежнему, каждое, почти каждое утро, платил свою, если угодно, дань: в тоске и в спешке, с отнвранщеннием, ненависнтью, мучительным Ч все более мучительным чувстнвом занвинсимости. Да, каждое, почти каждое утро, по-прежнему, посещал он, коннечнно, свое Ч сканжем так Ч учебное Ч так сказать Ч заведение, где его нинченму, разумеется, не научили и которое, еще и еще раз, он рассматривал, в первую очередь, как простое средство спасения от ненсравнненно более страшного. В самом деле, он, Макс (изнывавший Ч как и я Ч на каких-то, вполне бессмысленных лекциях, на каких-то Ч роман полагает, роман же и снимает запреты Ч чудовищных в своей бессмысленности собраниях, куда почти насильно заставляли его ходитьЕ) Ч он не мог, разумеется, все это просто-напросто бросить, не мог и допустить, разумеется, чтобы его просто-напросто выгнали (что, кстати, вполне могло с ним случиться: почти вдохновенно, хотя и с тайным, конечно, по его собственному убежденью постыдным, но все-таки не покидавшим его страхом Ч не выгонят ли его, в самом деле Ч прогуливал он так называемые занятия; все чаще и чаще, уже доехав, к примеру, утром, до учебного своего заведения, вдруг останавливался, закуривал сигарету, смотрел на часы, поворачивал обратно, ехал куда-нибудь в гостиЕ): Ч и в том, и в другом случае, как бы то ни было (мне очень жаль, конечно, вот этой Ч почти рвущейся от нарушенных запретов страницыЕ) Ч и в том, и в другом случае его забрали бы, разумеется, в армию: что, в свою очередь, представляет собою одно из самых мучительных, опасных и унизительных испытаний, предлагаемых Ч навязываемых нам этой жизнью, решительно, еще и еще раз, решительно неописуемой. Ч И все-таки она, эта жизнь (так думаю я теперьЕ) Ч со всеми ее явлениями (ничего не являющимиЕ), названиянми (не называющими Ч ничегоЕ), со всеми ее формами (вполне, в обнщем, бесформеннымиЕ) Ч и со всеми ее, вернее, нашими, с нею свянзанннынми, волнениями, опасениями, ожиданиями, Ч она и стремится, конечнно, Ч она бессильна, однако, завладеть нами полностью, без остатка. Она продолжается Ч в нас; она проникает куда-то внутрь; она разыгрывается Ч внутри. И все-таки, поучаствовав в ней, заплатив свою дань, отбыв повинность, отсидев в ней, к примеру, столько-то часов, столько-то лекций (шесть часов, три лекции, напримерЕ) Ч прогуляв половину, Ч мы вольны распорядиться собой: как нам вздумается Ч отдавшись, к примеру, какой-нибудь, совсем иной, нанменренно и нарончинто случайной, откровенно внешней, легкой и рассеянной жизни: жизни, которая ничего от нас не требует, не внушает нам ни надежды, ни страха, Ч в которой мы можем участвовать, можем и не участнвонвать, Ч и которая, ни от чего нас, разумеется, не избавляя, по крайней мере позволяет нам, пусть ненадолго, забыть о нашей зависимости, беснсмыснленнных обязанностях, призрачных принужденьях, Ч забыть и обо всем остальнном, Ч о том, к чему мы стремимся, Ч о том, с чем не в синлах мы справиться, Ч (и это, так думаю я теперь, и это есть, может быть, санмый простой, не самый, конечно, удачный, но, временами, единнстннвенный доступный нам выходЕ).

Вот так же и он, Макс: каждый, почти каждый день встречался он с кем-нибудь; вместе с кем-то ехал к кому-то; из гостей в гости; как можно позже возвращался домой; как можно реже оставался один.

Я (живущий теперь здесь, поворачивая обратноЕ) Ч я знал, как сказано Ч нет, конечно, не всех Ч все с новыми и новыми людьми сводила его эта жизнь Ч но все же некоторых из его тогдашних знакомых, из его, если угодно, тогдашней (говоря запретным для меня языкомЕ) Ч тогдашней его компании Ч я тоже, как сказано, знал. Там был, я помнню, некий Миша, и некий Петя, и некая Ч неизбежная в таких слунчанях Ч Лена: нет, конечно, я не возьму их на эти страницы: им здесь ненченго делать. И были, значит, бесконечные поездки по городу: от одних знакомых к другим; было некое место, где все всегда собирались, некая Ч (я не бывал там; я видел, впрочем, однажды Ч вполне, впрочем, посредственные, как мне показалось, картины ее владельца; видел, мельнком, и его самогоЕ) Ч на чердаке одного большого и сравнительно старого дома расположенная мастерская, куда можно было прийти без звонка и где, в табачном дыму, сменялись, почти непрерывно, все те же, появлялись, почти непрерывно, все новые и новые лица; были бонлее или менее крепкие, скажем, напитки; иные, более или менее опасные опыты; бессонные ночи; безнадежные сунмернки; рассвет, встающий за окнами; усталость, тревожная дрожь.

И некие, разумеется, девушки возникали вдруг в его жизни; разончанронвынвали; вновь исчезали.

И в этом движении, кружении город, в котором он жил по-прежнненму, и улицы, по которым он бродил, когда-то, один, и переулки, проходы, бульвары, где он, Макс, совершал когда-то свои, если угодно, открынтия, Ч все это превращалось Ч почти превратилось, наконец: в аднренса и маршруты, маршруты и адреса: в расстояния, отделявшие одно место, куда он мог бы пойти, от других, куда он тоже спешил попасть: в простой фон, следовательно, на котором, уже почти не замечая его, разыгрывалась теперь его жизнь, в тоске и спешке убегавшая от себя же самой: Ч и как если бы (так думаю я теперь: теперь и здесь, в этой маленькой, заваленной снегом, за дюной притаившейся деревушкеЕ) Ч как если бы, убегая, двигался он в каком-то, странно легком и странно податливом, лишенном складок, изнгинбов, щелей и трещин пространстве, Ч пространстве (думаю яЕ) отчасти понхожем, пожалуй, на то, в контонром, обращенная к кому-то другому, движется, ускользая от нас самих, наша Ч уже, конечно, не мысль: уже не мысль, создающая, тем не менее, некий, если угодно, фон, на котором она и разыгрывается: некую улицу, по которой мы как бы идем, некую комнату, в которой мы как бы находимсяЕ Внутреннее сделалось внешним, конронче; внешнее же, как ни странно, проще, доступнее и даже, в известном смысле, ближе к нам, чем все то, что мы зовем внутренним; заменяя его собою, присутствие Ч рядом, напротив Ч на улице, в комнате Ч другого ченлонвенка, других людей, пускай ненадолго, пускай лишь по видимости, изнбавнляет нас, как уже говорилось, от того иного, призрачного присутствия, от которого, оставаясь одни, избавиться мы не в силахЕ

И только, может быть, изредка, вдруг, видел он Ч действительно видел он Ч эти улицы, комнаты; вдруг, выпадая из жизни, под утро, с тревожной и горестной ясностью, видел Ч снег за окном, рассвет, встающий за окнами, стаканы, пепельницу на столе, свою собственную руку на скатерти, Лену, уснувшую на диване, Петю, задремавшего в кресле; вдруг, в мгновенном промельке, из окна такси, по дороге куда-то, видел Ч повороты улиц, деревья, углы и стены домов, безмолвные сугробы, снежинки, отсветы фонарей на снегуЕ; они же, возникнув вдруг перед ним, в мгновенном промельке, в непрерывном кружении, вновь, и причем без всяких усилий с его стороны, возвращали его, разумеется, в тот совсем иной мир, в то совсем иное, живое, блаженной тревоги исполненное пространство, где каждое дерево о чем-то свидетельствует и все сугробы призывают к чему-то. И значит, все-таки былиЕ да, были, конечно же, эти краткиеЕ нет, не длившиеся, конечно, по-прежнему, Ч но все-таки были Ч и чем дальше шло время, тем чаще (как если бы, думаю я теперь, что-то, очень медленно, исподволь, в нем самом пробуждалось, готовилось, может быть, пробудитьсяЕ) Ч были все-таки, еще и еще раз, эти краткие, отрицавшие его жизнь, но вместе с тем, пусть ненадолго, всякий раз как будто примирявшие его с жизнью мгновения: отстраненности, радостной и печальной. И были, конечно, какие-то, тихие, долгие веченра, когда он, Макс, оставшись дома, в своей (при условии, разумеется, тщательно задернутых шторЕ) ни с чем не соотнесенной, плывущей над городом комнате, читал, предположим, что-нибудь: тот самый роман, например, Ч в белой с черными полосами обложке Ч который мне (живунщенму теперь здесьЕ) посоветовал прочесть Алексей Иванович, я же дал его, действительно, Максу, Ч и который впоследствии, много позже обнаружили мы, как сказано (как Ч рассказаноЕ) в некоей, вдруг запахнувшейся за нами аллее, на некоей, как уже говорилось, скамейке: этот вполне удивительный, еще и еще раз, с его медленным, неуклонным (так думаю я теперь Ч и так думал он, может быть, отрываясь от чтения, вновь принимаясь читатьЕ) Ч неуклонным, медннленным, Ч включающим в себя, разумеется, и некие отступленья, паденья, Ч заблужденья, блужданья, Ч в известном смыснле даже как бы предполагающим их, Ч а значит, и примиряющимЕ да, конечно, примиряющим с ними, Ч движением, приближением к чему-то: одновременно искомому и уже втайне присутствующему, заранее заданномуЕ,Ч этот роман, следовательно, столь многое определивший в моих собственных планах и помыслах (ему, Максу, заметим в скобках, в ту пору еще неизвестныхЕ). Он, Макс, как бы то ни было (он сам, впоследствии, говорил мне об этомЕ) читал его, как и я, со все возраставшим ощущением близости, приятия и признанья; несколько (так он впоследствии выразилсяЕ) вполне счастливых дней он в нем Ч прожил.

Он же и вообще очень много читал в эту зиму Ч посреди всей своей, слунчайнной и рассеянной жизни; чтение, подобно самой этой жизни, отвлекало его, разумеется, от всего того, с чем он боялся столкнуться; и вместе с тем как будто поднимало его над нею; от нее самой отвлекало его.

Но бывали Ч бывали, конечно, и совсем другие минуты, часы Ч сонвсем другие, например, вечера: часы и минуты столь острого отвращения к своей жизни, к себе самому, мучительной и временами столь острой тоски, что он, Макс, уже не чувствовал в себе ни сил от нее Ч убежать, ни готовности убегать от нее по-прежнему.

Ч Нет, хватит, хватитЕ так не может более продолжатьсяЕ

Он оставался дома, один; брал книгу Ч и тут же ее откладывал; закуривал одну, и другую, и сразу же третью, например, сигарету; вставал; подходил к окну; снова садился; снова вставал; выходил, быть может, на улицу; переезжал на троллейбусе через мост; сворачивал в один переулок, в другой, в третий; выходил, не глядя вокруг, на бульвар; из канкой-нибудь телефонной кабины, телефонного автомата звонил, быть может, кому-нибудь; набрав номер, вешал, может быть, трубку; вновь садился в троллейбус; и вновь, и вновь возвращался домой.

И все как будто разваливалось, выпадало из рук, рассыпалось на часнти Ч и только, может быть, ночью, когда он ложился спать, гасил свет, вновь, пусть ненадолго, успокаивалось, собиралось; некие мысли, с горестной ясннонснтью, оживали в нем Ч и словно кружили по комнате, в темноте, в тишине, то приближаясь, то вновь отдаляясь, то опять принблинжаясь ко все отчетливее проступавшим границам Ч отчаяния.

Ч Да, хватит, хватитЕ и тогда что же?.. вот именноЕ

Ч Начать все сначалаЕ продумать свои предпосылкиЕ И значит?.. и знанчит, вновь пойти на столкновенье с собоюЕ на обостреньеЕ конечно.

Он и шел, в такие минуты, на столкновенье с собою.

Ч И нужна, значит Ч решимостьЕ готовность Ч к еще не изведанномуЕ

Он чувствовал Ч он вдруг снова не чувствовал в себе этой решимости.

Ч Ах, конечно, конечноЕ так думал он, может бытьЕ конечно мы держимся за нашуЕ легкую жизньЕ сколь бы мало она нас ни радовалаЕ Кто знает, в самом деле, что тамЕ за этой завесойЕ что будет, если мы разорвем ееЕ Там, может быть, не только деревья, снег, блаженная отрешенностьЕ Там, может быть, беда и отчаяние, боль и страданиеЕ Там, может быть, и то, и другоеЕ там, может быть, решается Ч чтоЕ Там все, быть может, решаетсяЕ

Он хотел Ч он боялся этих решений. Он понимал, что ему не избежать их; он откладывал их, вдруг засыпая, на потом, на когда-нибудь.

И потому на другой день все опять начиналось сначала; и вчерашняя безнадежность уже не казалась ему такой безнадежной; и заплатив свою дань, и покончив с неописуемым, снова ехал он к кому-нибудь в гости; и вместе с кем-нибудь еще, быть может, к кому-то; и все опять было просто, легко, и покуда длилось, даже, в сущности, весело.

 

24

 

И так, значит, жил он: все той же, случайной, легкой, рассеянной, беззаботной, но и безрадостной Ч в сущности Ч жизнью; и как-то, в какой-то, все еще зимний, но уже с первыми проблесками медленно приближающейся весны день, эта жизнь (все время сводившая его: с кем-нинбудьЕ) вдруг и совсем неожиданно свела (или, вернее: снова свелаЕ) его Ч с Фридрихом: с Фридрихом, о котором он и вовсе не думал, наверное, возвращаясь (по уже тающему снегуЕ) в свое неописуемо-ненопинсаннное жилище (точнно так же, как он не думал, почти не думал о нем всю эту зиму Ч теперь как будто кончавшуюсяЕ) Ч поднимаясь на лифте и открывая дверь, услышав звонок и подходя к телефону, Ч и который, оказавшись вдруг на том конце провода, быстрым, решительным, каким-то уже весенне-венсенлым голосом, сообщил ему, что Ч вот, он, Фридрих, сейнчас в гостях у Ч он назвал имя Ч у одного из их общих, как только что выяснилось Ч (у одного из тех случайных знакомых, которых было так много теперь в его, т. е. Максовой, случайной по-прежнему жизни и которые, думаю я, так и остались, вместе с самой этой жизнью, по ту сторону моей истории: если это историяЕ), Ч что он сейчас передаст ему трубку, Ч но что, пока суть да дело (в трубке, за краем голоса, слышались еще голоса, шум, звон, как будто, стакановЕ), он, Фридрих, Ч он, впрочем, уже уходит отсюда, сегодня вечером он должен быть непременно в театре Ч как бы то ни было и пока суть да дело, он, Фридрих, решил позвонить ему сам Ч и вот, значит, звонитЕ

Макс же и вправду почти не думал о Фридрихе Ч всю эту зиму: и точно так же, как он не думал, почти не думал, всю эту зиму, о театре, на маленькой площади; но говоря теперь с Фридрихом, отвечая на его расспросы (куда вы пропали? что вы делаете? как вы живете?..) он, Макс, Ч или так показалось ему Ч услышал вдруг в его голосе что-то такое, что заставило его насторожиться, прислушатьсяЕ, что-то легкое, скользящее, быстрое Ч и вдруг, к концу фразы, чуть-чуть замедленное, затихающе-плавное (как если бы тот, Фридрих, сам вслушивался в свой голос, в слова и фразы, произносимые имЕ) Ч влекущее, ускользанющее, Ч что-то такое, быть монжет, чего он, Макс, тогда, когда-то, той далекой, очень далекой и вот, знанчит, снова к нему, Максу, возвращавшейся осенью, в этом голосе, наверное, не расслышал и что теперь, вдруг Ч невидимое, но, как ни странно, тем более отчетливое, легко различимое Ч поманило его: как манит нас, скажем, некая, вдруг открывшаяся перед нами возможность. Возможность Ч какая же? Возможность Ч чего же? Этого он не знал; но говоря теперь с Фридрихом, отвечая на его расспросы (в том смысле, примерно, что он, Макс, нинченго особенного не делает и что жизнь его, в общем и целом, не измениласьЕ) вдруг, удивляясь, почувствовал, как Ч вопреки расстоянию, незримости Ч как и ему, Максу, сообщается, удивительным образом, что-то от этой скользящей легкости, ускользающей плавности, Ч что-то веселое, быстрое, Ч и что он, Макс, Ч что и он, Макс, невольно зангонворил Ч нет, не с той же, не с той же, конечно, но все же, пожалуй, с какой-то Ч неожиданной для него самого интонацией.

Ч Ну, ну, понятно, Ч сказал в ответ Фридрих Ч и, в свою очередь, стал рассказывать, что он, Фридрих, занят в двух новых спектаклях (один из контонрых, во всяком случае, он очень советует ему посмотнретьЕ) Ч что есть и еще некие, совсем новые в его жизни занятия, Ч но что, в общем и целом, жизнь его тоже не изменилась, Ч и в театре все в общем по-прежнненму, Ч и что было бы совсем неплохо увидеться.

Ч Да, с радостью, Ч сказал Макс, и сказал это, действительно Ч с радостью. Они условились встретиться назавтра; но когда он, Макс, поговорив, в самом деле, с их общим, как оказалось, приятелем (каконвой, перечислив своих гостей, предложил ему Ч тоже приехать; Макс отказалсяЕ) Ч когда он, Макс, повесив трубку, вошел в свою комнату (тенлефон, я очень хорошо это помню, стоял в прихожей, под зеркаломЕ) Ч задернул шторы, закурил сигарету Ч мгнонвенное, вдруг вспыхннувншее (вновь вспыхнувшееЕ) в нем влечение: к чему-то, как-то связанному с театром, Ч или еще, быть может, к чему-то (он сам не знал, коннечнно, к чемуЕ) Ч тут же, наверное, обернулось Ч внезапной горенчью, тревожной печалью: и как если бы (думаю я теперьЕ) Ч как если бы Фридрихов голос в трубке и эта простая фраза (о двух новых спектакляхЕ) Ч фраза, которую он все повторял и повторял про себя (в двух новых спектаклях; в двух новых спектакляхЕ) Ч как если бы эта фраза, этим голосом сказанная, вдруг, в мгновенной вспышке вленченния, печали и горечи, показала ему, приоткрыла и позволила ему заглянуть в какую-то, совсем иную, наверное, жизнь: жизнь (так думал он, может бытьЕ) Ч жизнь, которая была где-то здесь, совсем рядом, но (венсенлая, быстрая; желанная, недоступнаяЕ) как будто проходила мимо, помимо него: влекла, ускользала.

И как это все чаще и чаще случалось с ним, он вновь почувствовал Ч невозможность: своей собственной, настоящей, безнадежно-безрадостнной жизни: этой простой замены, завесы, отделявшей Ч в тот вечер уже не отделявшей его: от беды и отчаяния.

Они встретились в старой части города, в конце бульвара, в конце Ч той самой, уже не раз упомянутой мною аллеи, особенно любимой им, то есть Максом, за ее совершенную прямизну, бесконечную протяженность, волшебнное ощущение перспективы, глубины, отдаления. Уже таял снег, уже черннели и оседали сугробы, и очертанья деревьев, с их черными, мокрыми, дронжащими на ветру ветками, проступили вдруг удивительно четко в прозрачном, еще холодном, но уже влажном и тоннком воздухеЕ; Макс, ожидая Фридриха Ч и может быть именно понтонму, что он ждал его здесь, Ч Макс, много раз, конечно, проходивший с тех пор мимо этого места, по этой аллее, думал, должно быть, о том, как они шли здесь с Фридрихом, после репетицииЕ уже больше года назад, в начале той, прошлой зимыЕ, и как он шел здесь вместе с Сергеем Сергеевичем, режиссером и устроителем, в конце осени, после спектакляЕ, и о том, как часто ходил он по этой аллее, один, как медленно, медленно шел он по ней иногда, все приближаясь и принближаясь Ч к тому, собственно, месту (подумал онЕ) Ч к тому просвету: межнду деревьями, где он теперь стоял и откуда, в прозрачном воздухе, в волнующем отдалении, он уже видел, может быть, Фридриха, быстрой, легкой походкой, но все-таки очень медленно, так же медленно к нему приближавшегося. И в эти несколько, предположим, минут, покуда Фридрих шел к нему, приближаясь, Ч в это краткое, заранее огранинченнное и вдруг, снова: чудесно-растянутое, осязаемо-длительнное мгновение Ч Макс, в конце бульнванра, в снегу Ч и уже не чувствуя, в общем, ни вченрашнней горечи, ни даже, пожалуй, печали, ни даже влечения к чему-то иному, но словно вдруг помирившись: с самим же собою, смирившись: и даже со своей нынешней, настоящей, безнадежно-безрандостнной жизнью Ч и вместе с тем (как это все чаще и чаще случалось с нимЕ) выпадая из нее, поднимаясь над нею Ч и как будто пытаясь изнменрить, увидеть Ч откуда-то Ч с тех пор, с той осени прошедшее время: Ч Макс, короче, в конце бульвара, в снегу, смотрел, должнно быть, вокруг, вдаль, на эти, значит, сугробы, скамейки Ч ему казалось, он вообще их не видел с тех пор Ч деревья, с их мокрыми ветками Ч так же, почти так же, быть может, как он смотрел на все это Ч той, еще раз, бесконечно-данленкой и вот, значит, снова, снова к нему, Максу, возвранщавншейся осенью Ч откуда-то, издалека Ч то ли из прошлого, то ли из будущего, то ли Ч непонятно откуда. И все, что было с тех пор, и прошлая, и вот эта (теперь кончавшаясяЕ) зима, и все его блужданья, убеганья, паденьяЕ, слунчайнные встречи и поездки по городуЕ, все это, вдруг словно отступив от него, Макса, в мгновенную, удивительную, нинканким временем не измеримую, конечно же, дальЕ, все это тоже, вдруг, увиделось ему, быть может, как некоеЕ да, как некое (думал онЕ) однажды начавшееся и не знающее остановки движениеЕ, движенние, приближение к чему-то Ч еще, конечно, неведомому, но уже втайнне, быть может, присутствующему, когда-то, втайне, уже, быть монжет, его поманившемуЕ, приближение, движение (так думал он, может бытьЕ) Ч которое началось, разумеется, вовсе не в ту осень (с ее неистовым ветромЕ) Ч и даже не в тот август (начало всегоЕ) Ч которое нанчалось еще раньше, когда-то Ч и которое (думал онЕ) Ч сквозь все изменения, отступления, внезапные повороты Ч разочарованья и даже отчаянье Ч которое вело его, разумеется, неизвестно куда, но все же именно туда, куда надоЕ туда, куда надо.

Ч И все правильноЕ все так и должно бытьЕ

Был, как сказано и как накануне, зимний, но уже с первыми проблесками весны день. Совершенно ясно видел он Фридриха, все ближе и ближе к нему подходившего; видел деревья, сугробы; дома и крыши их за деревьями. И если была в нем некая, все же, печаль, то уже ненотнденлинмая, может быть, от приятия и признанья, от готовности и доверия к этому, всю жизнь его охватывавшему движению Ч к самой этой жизни, быть может, в которую Ч еще чуть-чуть, должно быть, помедлив Ч в которую и возвратился он, наконец.

В самом деле, Фридрих был уже совсем близко, уже улыбался ему, подходя; и он, Макс, с готовностью и доверием возвращаясь в настоящее, Ч в жизнь, Ч но тут же, через несколько, еще замедленных, собраннных, как будто изнутри освещенных шагов, Ч тут же утратив, конечно, и это ощущение осязаемой длительности, и эту отчетливость мысли, уверенность взгляда (как если бы что-то дернулось, сорвалось, повернулось: и внутри, и снаружи; и время вновь потекло незаметно, бесшумно, поспешноЕ) Ч Макс, в свою очередь двинувшись ему навстречу, тут же, следовательно, Ч через несколько, все более быстрых, убывающе-ясных шагов Ч вновь оканзалнся в том совсем ином мире, где присутствие другого отделяет нас от нас самих (точно так же, как оно отделяет нас от, к примеру, деревьев, сугробов, скамеекЕ) и где, разговаривая, отвечая и спрашивая, здороваясь и прощаясь, мы словно теряем себя из виду (и точно так же, еще раз, как мы теряем из виду деревья, скамейки, сугробыЕ). Зато он, Макс, здороваясь с Фридрихом, отнвенчая и спрашивая, шагая с ним рядом и глядя на него сбоку (они не пошли по бульвару, но перейдя на другую сторону улицы, свернули по ней направо, потом налево, в один из тех узких и сравнительно тихих переулков, по которым сам я так часто ходил когда-то, в той жизни, в том городеЕ) Ч он тут же, однако, почувствовал, как ему вновь сообщанется что-то веселое, быстроеЕ, что-то от той ускользающей, плавной, вдруг замедленной легкости, которую он услышал вчера в его голонсе и с конторой сегодня, сейчас Ч перебирая их общих знакомых (канконвых оказалось довольно многоЕ) Ч и как будто следя за своими движенниями Ч как будто показывая их ему, т. е. Максу, Ч и вместе с тем чуть-чуть смеясь над ними, быть может, Ч Фридрих, улыбаясь ему и смеясь над собою, перепрыгивал через первые лужи, скользил по последннему снегу: Ч и как если бы (думаю я теперьЕ) Ч как если бы вновь возвратившись в тот мир (со всеми его адресами, маршрутами, знанкомствами, встренчанмиЕ), где он, Макс, прожилЕ да, почти целый год, Ч как если бы он обнаружил вдруг, что мир этот странным образом изменился за время его отсутствия, Ч и как если бы Фридрих, появившись в нем, привнес в него какое-то новое, и необыкновенно приятное качество, до сих пор несвойственное ему.

Ч Сергей Сергеевич, кстати, передавал вам привет. Я видел его, сенгондня утром, на репетиции.

Ч Вот как?.. Спасибо.

Все дальше и дальше шли они по этому тихому, узкому, наизусть знакомому мне переулку, и пройдя его, наконец, свернув направо и тут же, опять, налево, пошли, значит, по той, уже не раз упомянутой мною улице, которая, спускаясь немного под гору (к красной, кирпичной Ч с далекими куполами за нею Ч стенеЕ), вела Ч и привела их, в итоге, к тому, уже не раз упомянутому мною проходу: между трех, с одной, и трех, с другой стороны, очень старых, бледно-зеленой краской выкрашеннных домов, Ч за конторым был, значит, некий переулок, некий двор, некий дом. Они не заншли ко мне; и проходя мимо этого места, этих домов (я же так ясно вижу Ч отсюда, теперь Ч их фронтоны, кариантиды, их окна, вдруг вспыхнувшие на солнце, и какое-нибудь, уже венсеннее облако, проплывающее над нимиЕ) Ч Макс, отделенный от себя самого, увидевший и все-таки не увидевший ни фронтонов, ни окон (и вообще, должно быть, не заметивший облакаЕ) Ч если он и подумал о чем-нибудь, о нашей последней, к примеру, забытой и не описанной мною, или, может быть, о нашей последней, описанной мною встрече (другой бульвар; Алексей Иванович; ночьЕ) Ч или об авнгуснте, скажем, начале всего Ч то эта мысль (вознможнность мыслиЕ) проншла и пропала, должно быть, так же быстро (легко и веселоЕ) Ч как он сам, Макс, прошел, вместе с Фридрихом, мимо этих домов, канриатид и фронтонов: Ч и возникнув, и промелькнув, вновь потерялась, наверное, в тех веселых (быстнрых и легкихЕ) вопросах, ответах и репликах, обмениваясь которыми уходили они все дальше и дальше Ч мимо красной, кирпичной (с далекими куполами за неюЕ) стены Ч налево, направо: Ч и чтобы вновь возвратиться сюда, и чтобы зайти ко мне, нанконец Ч недели, кажется, через две.

(Вот так, думаю я теперь, вот так мы и кружим в пространстве, сблинжанясь и расходясь, проходя мимо и не оглядываясьЕ) Ч и вот так, по весенним, уже текущим и тающим улицам, уходят они все дальше и дальше от этой, давным-давно покинутой мною точки (совсем маленькой в огромном, неизмеримом, так странно изменившемся с тех пор пространствеЕ) Ч от этой точки, еще раз, вокруг которой, когда-то, раснполагались для меня все улицы, все переулки (ожидания и встречи, планны и помыслыЕ) Ч и которая, вопреки расстоянию, отдалению, забнвению, до сих пор как будто бросает свой тихий, дрожащий и гаснущий отсвет на ближайший к ней переулок, ближайшую улицу, дома и проход между нимиЕ; Ч вот так, выйдя из света, пройдя через отсвет, уходят они все дальше: исчензая, теряясь: среди каких-то, уже неразлинчинмых отсюда домов (мокрых денренвьев, первых луж, последнего снегаЕ) Ч исчезая, теряясь: в какой-то, тенперь и отсюда уже почти невозможной, невообразимой более жизни.

Куда они шли, собственно? Они зашли, наверное, в то (Фридриху, как выяснилось, тоже отлично известное: странно даже, сказал он Максу, что они до сих пор ни разу не встретились тамЕ) Ч в то место, следовательно, где все всегда собирались (в ту, уже упомянутую мною однажды и, кстати, совсем недалеко от моего собственного дома расположенную мастерскую, где я ни разу, как сказано, не бывал, Макс же был, наверное, накануне или, может быть, два дня назад, Ч и где каждый говорил обычно лишь с тем, с кем хотел говорить. Они и говорили друг с другом: о спектакле, который Фридрих вновь посоветовал Максу Ч через два дня, например Ч посмотреть, о других пьесах того же Ч отказавшись от имен и названий Ч очень и очень старого автораЕ); выйдя оттуда, взяли такси, поехали к Фриднриху Ч был уже вечер Ч донмой: на уже упомянутую мною, опять-танки Ч давным-давно уже мной упомянутую Ч не самую дальнюю, но все же, конечно, не-описуемую Ч и теперь уже почти не заметенную снегом окраину. Были только отдельные, уже, с исподу и по краям, почерневшие, оседающие сугробы: у самих стен, у входа в подъезд, в крошечном садике Ч с тремя скамейками, клумбой и сломанными, как показалось Максу, качелями Ч отделявшем тот дом, где жил Фридрих, от соседнего и совершенно танконго же; в подъезде, на лестнице стоял все тот же, затхлый, грустный, отчетливый, тяжелый, тягостнный запах.

Но все это Ч безнадежное, жалкое Ч тут же, как и в прошлый раз, коннчинлось, когда Ч входите, входите Ч Фридрих впустил его внутрь, зажег свет, закрыл на ключ дверь; и осматриваясь в уже знакомой ему, очень тесной прихожей, входя в комнату, где Ч опишем ее, наконец, Ч я, впоследствии, очень часто бывал в ней Ч где, как и в тот раз, все вещи Ч кресло, низенький столик, стоячая лампа с большим абажуром, высокое, узкое зеркало Ч были сдвинуты в один, дальний угол, ближе к окну, отчего, странным образом, комната одновременно казалась и не казалась пустой, но как будто заполненная Ч и все-таки не заполненная Ч чем-то, уже словно не нуждавшимся в вещах и предметах, создавала, как и в тот раз, чуть-чуть, пожалуй, тревожное и все-таки радостное (подумал МаксЕ) ощунщение простора, пространстваЕ, Ч Макс, короче, осматриваясь, вспонминная, вновь, как и в тот раз (но в тот раз Ч думаю я теперь, или так думал он, может быть, Ч все это было в скобках, на заднем плане или, может быть, на поляхЕ) Ч вновь, короче, почувствовал себя Ч где-то совсем данленко от этой безнадежной окраины, в каком-то совсем ином, с этой окраиной никак не связанном месте; и у противоположной, свободной от вещей и предметов, но, по-прежнему, обклеенной множеством мелких рисунков, фотографий стены (он узнал, снова, Лизу; Сергея Сергеевича; санмонго Фридриха Ч в разных роляхЕ) Ч у противоположной, свободной стенны, на полу, стоянла все та жеЕ да, все та же, конечно, высокая, с узким и длиннным горлышком ваза, и в ней все те же, наверное, желтые, сухие цветы Ч в пленительном одиночестве; и если некий запах все-таки проникал сюда с лестницы, то, во всяком случае, страннно преображаясь, меняя свою принроду, он казался здесь тем Ч уже, для Макса, неотделимым от воспоминнаний о театре (на маленькой площадиЕ) запахом: пыли, старого дерева, Ч как будто перенесенным сюда, через весь город, с маленьнкой площади, Ч и при том, что никакой пыли, старого дерева здесь, разумеется, не было. И только в упор смотревшие окна соседнего дома (все зажженные, все одинаковыеЕ) мучительно напоминали об окружавшей их безнадежностиЕ

Ч Задерните, задерните, пожалуйста, шторыЕ

Что Фридрих и сделал (окна исчезлиЕ); затем, покружив по комнате, понгасив верхний свет, включив большую, стоячую, и поставив на пол, у свонбодной стены, еще одну, совсем маленькую, непонятно откуда им, Фриднрихом, извлеченную лампу (тень вазы спрыгнула на пол; другая тень ее побежала вверх по стенеЕ), заявил, что сейчас приготовит чай Ч или, может быть, кофе?

Ч Нет, чай, с удовольствием.

И заглянув, с позволения Фридриха Ч да, можно, конечно Ч в другую, маленькую Ч в прошлый раз он не бывал там Ч тонкой, не доходившей до потолка перегородкой от этой, большой комнаты отделенную комнату (там стояла, собственно, только кровать; телефон: на скомнканном одеялеЕ) Ч обнаружив, возле кровати, сложенные просто-нанпроснто в стопку, самые разные, отчасти связанные, конечно, отчасти же никак не связанные с театром, ему, Максу, отчасти знакомые, отчасти нет, книги (выбор их казался случайннымЕ) Ч перебирая их, он услышал сначала звонок, потом Фридрихов голос из кухни Ч кто бы это мог быть? Ч потом другие, мужской (незнакомыйЕ) и женский (неузнаннныйЕ), из прихожей, из большой комнаты, голоса: Мария Львовна Ч он остановился в дверях Ч он узнал ее, хотя и не сразу Ч в театре, на сцене казалась она моложе Ч Мария Львовна Ч давным-давно уже мной упомянутая Ч посмотрела на него темно-карими, одновременно внимательными и смеющимися глазами: Ч с радостью, как некогда Фриднриха (как и Фридриха, я, впоследствии, очень хорошо ее зналЕ) Ч с радостью, наконец, я впускаю ее на эти страницы: а вместе с ней и ее Ч на мгновение Ч в моей истории он вряд ли снова появится Ч я сам с ним не был знаком Ч ее Ч как выразился впоследствии Макс Ч наверное друга и во всяком случае спутника Ч имя его мне известно Ч Евгения: там, в той жизни, покинутой мною, называемого, разумеется, Женей. К театру он не имел отношенья; Макс, впоследствии, рассказывая мне о нем, сожалел, что ему, т. е. Максу, не пришлось познакомиться с ним поближе (человек весьма примечательный: сказал он, я помнюЕ); тогда же, в тот вечер, у Фридриха, он, Макс, занят был, в первую очередь, Марией Львовной: Марией Львовной, которую он уже винндел, как сказано, в театре, на сцене и которая там, на сцене, как, впрочем, и здесь, в жизни Ч а впрочем, здесь, в жизни, казалась она одннонвременно и моложе и старше своих Ч тридцати, предположим, лет. Она могла бы поспорить с Фридрихом в скользящей легкости жестов, движений (чем они, собственно, и занимались: так думаю я теперьЕ); в движениях, в походке ее было, вместе с тем, что-то хрупкое, детское; что-то мягкое, печально-нежнное в чертах лица, складке губ, рисунке бровей. Ничего расплывчатого, одннанко, в лице ее не было; ничего наигранно-детского не было в ней самой. Все было четко, точно в этом лице; в одну сторону, и как-то очень решительно, стремились темно-каштановые Ч под цвет глаз Ч волосы, волнистой линией пересекали лоб, загибались, внезапным локоном падали на правую щеку; тревожные тени появлялись вдруг под глазами. Некое (так думаю я теперь Ч и так думал, может быть, Макс, нанблюндая за нею в тот вечерЕ) Ч некое повелительное превосходство сквозило во всем ее облике; Фридрих Ч подвигая ее кресло, подавая ей кофе Ч обращался к ней Ч с легкой, впрочем, улыбкой, почтительно, но может быть, немного слишком почтительно, слишком подчеркнуто (как будто чуть-чуть посмеиваясь, опять-таки, над ней, над собою; она отвечала ему в том же духеЕ) Ч на вы; на вы Ч скажем сразу Ч обращались к ней Ч и собственно, только к ней: из актеров Ч в театре, на маленькой площади Ч все. И сразу же, теперь, здесь, поворачивая обратно, отмечаю я на этих страницах Ч совсем особенный, всегда тот же, какой-то (думаю я Ч думал Макс, наблюдая за неюЕ) Ч какой-то, пожалуй, лиловый и фиолетовый запах ее духов: напоминавший мне и напомнивший ему, Максу (мы говорили с ним об этом впоследствииЕ), не столько эти цвета Ч тем менее: эти цветы Ч сколько само звунчанние этих слов: лиловый и Ч фиолетовый: не очень сильный, но как будто со всех сторон окружавший ее.

А между тем, был приготовлен: Фридрихом, и выпит, действительно, чай (кофе: Марией ЛьвовнойЕ); она жила, как выяснилось, почти по соседству.

Ч Я надеюсь, мы не помешали вамЕ

Ч Ну что вы, Мария ЛьвовнаЕ вы же знаете, Ч (взмахнув вдруг рукоюЕ) Ч я всегда, всегдаЕ всегда рад вас видетьЕ И вы так давно не заходили ко мнеЕ

Ч Очень давноЕ дня четыре, я полагаю.

Ч И даже пять, Ч сказал Фридрих. Ч А вы узнали Марию Львовну? Ч (повернувшись вдруг к МаксуЕ).

Ч Конечно, Ч (Макс: повернувшись к Марии ЛьвовнеЕ). Ч Я вас видел когда-то на сцене.

Ч Ах вот какЕ

Ч Макс вообще очень часто ходил к нам в театр, Ч сказал Фриднрих, Ч когда-тоЕ в прошлом году. Я даже думал, он останется Ч в студии.

Ч Ах (сноваЕ) вот как, Ч Мария Львовна, глядя на Макса (он сидел спиной к лампе, к окнуЕ), повела в воздухе вытянутой ладонью, отстранняя его от света (он, конечно, послушался, отстранилсяЕ). Ч Да, я, кажется, помнюЕ вы были однажды на репетицииЕ и у Сергея Сергеевича я видела васЕ

Ч Вот-вот, Ч сказал Фридрих. Ч А потом он вдруг куда-то пропалЕ Так куда вы пропали все-таки? Ч (к МаксуЕ).

Ч Я сам не знаю, Ч (с мгновенным вздохом; тут же все вспомнивЕ). Ч Я сам не знаю куда.

Ч Во всяком случае, больше не пропадайте.

Ч Постараюсь, Ч Макс улыбнулся.

Ч Ну и что же, Фридрих, Ч сказала Мария Львовна, Ч как твои Ч нет, нет Ч ваши Ч кинематографические Ч если позволите Ч увленченния?..

Ч Неплохо, Ч ответил Фридрих (закурив сигарету Ч и, как некогда, почнти полный круг описав в воздухе спичкойЕ). Ч Завтра, кстати, мне надо ехать на съемкиЕ с утра. Я вам не рассказывал, Макс? Я теперь снинмаюсь в киноЕ в одной картине Ч впрочем, довольно посредственной.

Ч Откуда вы знаете? Ч спросил вдруг Ч если угодно: Евгений (Ження: если угодноЕ).

Ч Откуда я знаю Ч что?

Ч Что Ч в посредственной.

Ч Ну, это сразу понятно.

Ч Зачем же вы согласились?

Ч С чего-то надо было начатьЕ Я давно хотел этого.

Ч А вы снимались когда-нибудь? Ч спросил Макс у Марии Львовнны.

Ч Нет, никогда.

Ч А хотели бы?

Ч Не знаюЕ Все вообще хотят сниматьсяЕ вот и ФридрихЕ и друнгие тоже хотят. А я не знаюЕ наверное, нет.

Ч Не верьте ей, Ч сказал Фридрих.

Ч Фридрих, Фридрих, Ч сказала Мария Львовна.

Ч А что? Ч сказал Фридрих. Ч Кино дает такие возможностиЕ

Ч Добиться успеха?..

Ч Вот именно.

Ч Ну, в этом смыслеЕ в этом смысле, конечно.

Ч А вы смотрели, кстатиЕ? Ч спросил Евгений (Женя: если угодноЕ). Ч

Мир названий разбился. Ч

Ч СмотрелЕ кажется.

Ч И что вы думаете?

Ч Так себе, Ч сказал Фридрих.

(Я же думаю, разумеется, о расширении сферы дозволенного: теперь, здесь, на этих страницахЕ)

Ч Все это так себе, Ч сказал Фридрих. Ч Вообще мало, очень мало хороших фильмовЕ на свете.

Ч Как и хороших спектаклей, Ч сказала Мария Львовна.

Ч Хороших книг, Ч сказал (ЖеняЕ) Евгений.

Ч Людей, вещей, Ч сказал Фридрих. Ч Все ужасно, все отвратительноЕ

Ч Ну а вы, Ч спросила Мария Львовна, повернувшись к нему, у Макса, Ч что вы думаете об этом?

Ч О чем? Ч спросил Макс.

Ч ТакЕ вообще.

Ч Вообще я не знаю. Хороших фильмов, во всяком случае, мало.

Ч Вот-вот, Ч сказал Фридрих.

Ч Хотя даже в не очень хорошихЕ, Ч сказал Евгений (ЖеняЕ)...

Ч БываютЕ бываютЕ о конечноЕ удачные эпизодыЕ

Ч Фридрих, Фридрих, Ч сказала Мария Львовна.

Ч Не обязательно эпизоды, Ч сказал (опять-таки: ЖеняЕ) Евгений.

Ч ТогдаЕ что же?

Ч Ах, все равноЕ какие-нибудьЕ какие-нибудь, к примеру, деревьяЕ

Ч Простите?

Ч Ну даЕ какие-нибудь деревьяЕ у какой-нибудь тихой рекиЕ вот что бывает иногдаЕ даже в очень плохих фильмахЕ вполне восхитительно.

Ч Бывает, Ч сказал Макс. Ч Конечно. Конечно.

Ч Извольте объясниться, Ч сказал Фридрих (гася сигаретуЕ).

Ч Ну да, Ч сказал Макс, Ч какие-нибудь деревьяЕ или какие-нибудь обнланка над деревьямиЕ сквозь листья и ветвиЕ И причем, Ч (Мария Львовннна смотнрела на него Ч темно-карими, еще и еще раз, внимательнынми, смеющиннмися глазамиЕ), Ч и причем деревья, причем облака, увиденные Ч верннее: показанные Ч так, с такойЕ да, если угодно, с такой отстнранненнноснтью, с какой мы очень и очень редкоЕ с какой мы лишь в лучншие наши мгновенья их видимЕ За это многое можно простить.

Мария ЛьвовнаЕ да, Мария Львовна по-прежнему смотрела на него Ч темно-карими, чуть-чуть, по-прежнему, смеющимися глазами; он чувстнвонвал на себе этот взгляд; он радовался ему.

Ч И мне кажется, я понимаю, как это делаетсяЕ как задерживается на чем-нибудь камераЕ или, может быть, медленно, медленно переходит с однного на другоеЕ скользит по предметамЕ как подбирается освещениеЕ шумы и звукиЕ музыка, наконец, свой собственный ритм сообщающая тому, что мы видимЕ Но как бы то ни было и как бы это ни делалось, мы видим, видим все этоЕ облака ли, деревьяЕ задерживаемся, вместе с камерой, медлимЕ почти невольно, без всяких усилий.

И (думаю я теперьЕ) Ч и сама возможность говорить обо всем этом так (с такой отстраненностьюЕ) Ч как будто (подумал онЕ) прикрывая Ч совсем иным Ч единственно-важное, Ч возможность эта сама вдруг показалась ему воснхитительной, внезапной, чудесной; и он по-прежннему чувстнвонвал на себе темно-карий, внимательный, смеющийся взглядЕ соглашавшийся с ним; и вдруг вспомнил, может быть, то мгновение, на бульваре, сегодня, когда он ждал ФридрихаЕ помирившись с собою; и вдруг опять, может бытьЕ отстраняясь, выпадая из жизнни, посмотрел Ч и увидел, действительно, Фридриха, сидевшего, обнхватив руками колено, на низенькой, из кухни принесенной им табуретке; увидел комнату, фотографии; тень вазы, сухие цветы; Евнгенния (ЖенюЕ) с чашкою недопитого и уже давным-давно, по всей вероятности, остывшего чаю в руке; Марию Львовну, еще раз; прядь волос; волнистую линию.

Ч Ах даЕ я знаю это, Ч сказала Мария Львовна, Ч этотЕ как вы гонвонритеЕ отстраненный взгляд на вещиЕ конечно. И так бывает, правда? когда вы выходите, например, из кино, и вдруг совсем иначе, Ч она посмотрела почему-то на Фридриха, Ч совсем иначе видите улицу, прохожих, машиныЕ как будто все это еще там, в той картине, которую только что вы смотрели. Да, я знаю это. И этоЕ чудесное чувство.

Ч Я тоже знаю его, Ч сказал Фридрих. Ч Да, чувствоЕ вполне чундеснное. Хотя долго оно, конечно, не длится.

Ч А оно должно было бы, Ч сказал Ч или не сказал, может быть, Макс, Ч должно было бы, наверное, длиться. А впрочемЕ

А впрочем, ему совсем не хотелось возвращаться Ч всерьез Ч ко всем своним Ч нерешенностямЕ Он и не мог бы возвратиться к ним, разумеется.

Ч Зато я смотрел недавноЕ

И еще немного задержавшись на этом Ч так думаю я теперь Ч теперь, здесь, для меня, отчасти, конечно, запретном Ч как и все прочие Ч уже не совсем запретном, быть может, Ч и в общем Ч думаю я теперь Ч скорее отрадном явлении жизни Ч кино, следовательно, Ч разнгонвор их Ч так сканжем Ч пошел, разумеется, дальше, и перешел, может быть, на какие-то, сонвсем иные предметы, и Мария Львовна, в конце концов, спросила у Макса, чем, собственно, он занимается Ч (и ему пришлось, конечно, ответитьЕ) Ч и в конце концов поднялась, и сказала Фридриху, что Ч как Фридрих, наверное, догадался Ч они Ч то есть она и Евгений Ч были в совсем другом месте и зашли к нему, собстнвенно, по дороге домойЕ от метро Ч (вот так всегда, так всегда: сказал ФридрихЕ) Ч и что в общемЕ уже довольно поздноЕ иЕ они уходят, короче.

Ч А мы проводим вас, Ч сказал Фридрих. Ч Проводим их? Ч (к МаксуЕ).

Уже был вечер; уже была, почти, ночь; Фридрих, когда они вышли на улицу, быстро-быстро, заматывая шарф на ходу, подошел, почти поднбежал вдруг к сломанным, как действительно оказалось, наклонивншимнся, почти падающим качелям, сгреб ладонями снег, еще лежавший на их сиденье Ч простой доске, собственно, укрепленной на двух металнлических, вполне погнутых Ч одна из них зацепилась за перекладину Ч трубах, Ч и Ч они завернули за угол его, т. е. Фридрихова, с уже почнти погасшими окнами, дома Ч обогнули другой дом, совершенно такой же Ч и скрутив, наконец, снежок, подбросив, снова пойнмав его Ч снова подбронсив, снова поймав Ч вдруг, разбежавшись, улыбннувшись Манрии Львовнне, Ч и с каким-то вдруг изменившимся, с каким-то (подумал МаксЕ) вдруг почти мальчишеским выражением лица, Ч широким, плавным, как будто (подумал МаксЕ), как будтоЕ да, изнутри освещенным, поначалу замеднленным, понемногу ускоряющимся движением руки, смеясь над собою, бросил его, наконец Ч в еще вполне зимнее, разумеется, лишенное признаков Ч в почти таком же, и таком же крошечном садике Ч с почти такими же, и на сей раз как будто не сломанными канченлянми Ч дерево.

Ч Последний снежок, Ч сказал он. Ч В этом годуЕ

Макс же, посмотрев, разумеется, на белую отметину, черный ствол и чернные ветви, вдруг, поднимая голову Ч и с таким чувством, наверное, как будто он вообще не видел ее, ни в этом, ни в прошлом году, например, Ч вдруг, поднимая голову, увидел Ч среди черных ветвей Ч да, луну, луну, разумеется, почти полную, в тающем небе, легко и тихо плывущую над домами, вполне одинаковыми, над какими-то Ч они пошли дальше Ч вдруг, за одним из домов, открывшимися пустырями, оврагами Ч снова домами Ч безразличную к ним, не знающую о них.

Ч Вот мы и пришли, Ч сказала Мария Львовна. Ч Я надеюсь увиндеть вас Ч (к МаксуЕ) Ч в театреЕ

Ч КонечноЕ конечно.

Уже был вечер; уже была, почти, ночь.

Ну что же, Ч сказал Макс, когда, простившись с Марией Львовной, Евнгеннинем, они, Макс и Фридрих, дошли снова до Фридрихова, с теперь уже совсем, почти совсем погасшими окнами, дома. Ч Ну что же, я пойду, пожалуйЕ к метро.

Ч Зачем, собственно? Ч ответил Ч или, вернее, спросил его Фридрих. Ч Зачем, собственно? Оставайтесь. Можете и переночевать у меня. Положу вас в большой комнатеЕ на матрасе.

Макс согласился.

Но они еще долго не ложились, наверное, спать, и вновь пили чай, и вновь говорили, наверное, о театре (на маленькой площадиЕ) Ч и о Манрии Львовне, конечно (без нее и не было бы никакого театраЕ; хотя Ч рассмеявшись Ч хотя есть, конечно, и другиеЕ неплохие актерыЕ) Ч и о Сергее, должно быть, Сернгеневиче, и о занятиях Ч в так нанзынваемой студииЕ; и лишь когда Фридрих, убрав со стола, принес, в самом деле, непонятно откуда извлеченный им, Фридрихом, довольно старый, как понканзалось Максу, с вылезающим, с одного краю, куском ваты, матрас, и положил его на пол, и очень быстро Ч нет, нет, я сам: сказал он Ч застелил его, вполне чистою, простынею, и взбил подушку, непонятно откуда им извлеченную, и по-прежнему отклоняя Максову помощь, заправил одеяло в пододеяльник, Ч Макс, оставшись один, раздевшись, погасив свет и лежа под одеялом, вновь увидел, в окне, за шторами и в прорези штор, обведенную светлым кругом, в Ч отсюда, из комннаты, как будто потемневшем, пончернневншем, сгустившемся, совсем ночном небе Ч луну, Ч луну, разумеется, тихо и безразлично плывущую Ч над крышей соседнего дома. И свет ее был, разумеется, в комнате; и странно, в узком зеркале, отражались сдвинутые в один угол предметы, кресла, и столик, и край матраса, на котором он, Макс, лежал; и внезапное облако, до сих пор невидимое, вдруг вошло в ее круг; и совершенно ясно проступили вдруг зеленоватые очертанья его; засветились и вспыхнули; и все вдруг погасло, исчезло, и луна, и облако, и отражение, в зеркале, кресел; и вдруг опять появилось; и когда появилось, и Фридрих, в то же мгновение, спросил его, из-за перегородки, спит ли он, Макс, и чиркнул спичкой, закуривая Ч последнюю Ч так он сказал Ч сигаретуЕ:

Ч Мне кажется, вы следите за каждым вашим движениемЕ

Ч Что, что?

Ч Мне кажется, вы следите за каждым вашим движениемЕ

Молчание; ночь.

Ч Нет, не думаю, Ч ответил вдруг Фридрих. Ч За каждым уследить невозможно. Да и не нужно.

Ч Почему? Ч спросил Макс.

Ч Нужно уметьЕ иногдаЕ забываться.

Ах, конечно, конечноЕ Но если бы можно было забываться тогда, когда ты этого хочешьЕ А впрочемЕ

А впрочем, ему и хотелось Ч забыться. Он закрыл, снова открыл, посмотрел в окно Ч и снова закрыл глаза. Ему совсем не хотелось думать обо всех своих Ч нерешенностях.

Ч Но в общем вы правы, слежу, стараюсь следитьЕ

Он спал уже Ч Макс.

 

 

25

 

И затем было утро; кофе; Фридрих, хотя и торопившийся, по его же собственному утвержденью, на съемки, очень долго принимал душ, брился, искал что-то в шкафу, менял рубашки, чистил ботинки, повязывал перед зеркалом шарф; в конце концов они вышли на улицу.

Ч Вы сейчас Ч куда?

Ч Не знаю. Домой.

Ч Вам разве не надо ехатьЕ учиться?

Ч Надо, но я не поеду.

Ч А, понятноЕ Ну, в таком случае, Ч они дошли до стоянки такси, Ч нам, кажется, не совсем по дороге. Впрочем, если хотитеЕ

Ч Не беспокойтесь. Я доеду на метро. ВообщеЕ я очень рад, что мы снова встретились с вамиЕ

Ч Я тоже. Приходите в театрЕ вечером.

Ч Сегодня?

Ч Можете и сегодня. Я там буду. Но главное, приходите завтра. Договорились?

Ч Договорились.

И очевидным образом следя за своими движениями, Фридрих, взмахннув рукою, остановил проезжавшее мимо такси, перепрыгнул через чернную снежную насыпь, еще лежавшую между тротуаром и мостовой, открыл заднюю дверь, обернулся, кивнул, соскользнул на сиденье; машина отъехала; Макс остался один.

То была, как сказано, не очень далекая, но все же, конечно, окраина: грязно-белые, вполне одинаковые, пятиэтажные, по большей части, дома, Ч узкие, вполне одинаковые проходы между домами, Ч ларьки, киоски возле метро. Ч И тут же, возле метро, начинался (и до сих пор, наверное, нанчиннанетнсяЕ) Ч уже вполне, в общем, пригородный, довольно большой и совершенно пустынный в то утро Ч то ли парк, то ли лес: почти лес, понлунпарк: с петлявшими, расходившимися, в тропинки и пронсеки превращавшимися понемногу аллеями, Ч скамейками, как будто осевшими вместе со снегом, Ч черной землею среди черных деревьев, Ч облаками и ветками, отражавшимися в талой воде. Ч Он нинкогнда не бынвал здесь; он шел, все дальше и дальше, по аллее и просеке, ни о чем не дунмая, быстро и весело; он вышел вдруг на поляну, где, с двух сторон, стояли, если угодно, футбольные Ч деревянные, грубо сконлонченнные Ч ворота; он вспомнил вдруг, внезапно и радостно, совсем другую, точно такую же, в другом лесу, но с такими же точно воротами, давным-давно забытую им поляну; вдохнул влажный воздух; улыбнулся; остановился.

Ч Ах, конечно, конечноЕ там все было так жеЕ и такие же воротаЕ и такие же, с краю, скамейкиЕ А мы и забыли о ней, об этой полянеЕ не зашли тудаЕ в тот разЕ

И думая, значит, о нашей (давным-давно описанной мноюЕ) первой, робкой и предварительной поездке Ч попытке: вернуться, Ч и все вдруг вспомннив, наверное, Ч и прошлую зиму: дни и недели, Ч и осень: удинвинтельнно-ветреную, Ч и август: дождливый и темный, Ч и еще, навернное, что-то, уже совсем сказочное, до августаЕ футбольное полеЕ летнний вечер, ясный и тихийЕ мяч, летящий в воротаЕ вытоптанную транву у воротЕ, Ч но вспомнив, вновь вспомнив, может быть, и вченрашнний, такой близкий, еще почти осязаемый, и все-таки уже отдалившийнся, тоже: в прошлое, в то же прошлое ушедший и скрывшийся день, Ч и как он ждал Фридриха, на бульваре, в одно мгновение, в одном мгновении увидев всю свою жизнь, помирившись с самим же собою, Ч и Марию Львовну, и запах ее духов, лиловый и фиолетовый, и разговор с нею, с Фридрихом, Ч вспомнив все это, по-прежнему улыбаясь, подошел к ближайшим воротам, дотянулся до перекладины, мокрой и скользкой:

Ч Нет, нет, Ч подумал он вдруг, Ч нет, нетЕ еще раноЕ еще пондожндем, пожалуйЕ с отчаяниемЕ

И прислушиваясь к резкому крику ворон, кружившихся над черннынми кронами, всматриваясь в эти кроны, это кружение, темный воздух, пасмурный день, еще немного постоял, наверное, у ворот, еще немного побродил, должно быть, по парку, по аллеям и просекам, Ч снова вышел к метро, спустился по лестнице (окраинная тихая станция; без эскалатораЕ), сел в поезд. И все иснчезнло, конечно: и станция, и улицы, и ларьки, и киоски, и парк, и лес, и футбольное поле; ничего этого не было больше; был только поезд, вагон, темнота туннеля, шум, скрежет, ощущение скорости, движение, скольжение в пустоте. Он закрыл глаза; он вдруг словно провалился куда-то. И снова открыв их, вдругЕ ах, вдруг, как будто впервые, увидел Ч непонятно откуда возникшие перед ним Ч далекие, призрачные очертания облаков, Ч реку, Ч последние льдинны и первые баржи, Ч внезапный отблеск внезапного солнца, Ч и Ч между вдохом и выдохом Ч черные, крошечные, отражавшиеся в воде и склонившиеся над вондою деревьяЕ; почти сквозь слезы смотрел он на все это; поезд же, вылетев из туннеля на мост, переехав его, уже не спускался больше под землю, но еще долго и очень долго ехал среди каких-то складов, строек, заборов и пуснтырей; пятен снега, черной земли; и сидевшая в соседнем вагоне, за двойнным рядом стекол, наискось от него, Макса, Ч и чем-то, пожалуй, на Манрию Львовну похожая девушка вдруг ему улыбнулась; и он, Макс, улыбнннулся, конечно, в ответ; и вечером того же дня Ч или на другой день, быть может, Ч вновь, следовательно, оказался в театре: на маленькой плонщанди.

Площадь не изменилась: угол одного дома, торец другого, стена, соответственно, третьего; и дома эти стояли на ней так же косо; и в окнах театра были те же, или такие же, раскрашенные объявления, афиши, и черно-белые фотографии; и те же ступеньки, и та же дверь, и тот же, перед дверью, навес (и даже снег с дождем, пролетавший и падавший в сумерках, ложившийся на мостовую, показался ему тем же самым, уже виденным Ч когда-то Ч дождем, тем же самым, уже виденным Ч некогда Ч снегомЕ); с тайным замиранием, ожившим влечением вошел он в фойе, в зал (все те же, черные, окна; все те же, фанерные, креслаЕ); обогнул сцену; прошел, как некогда, темное Ч и, как некогда, заваленное какими-то, неразлинчинмынми в темноте предметами, фрагментами декораций Ч помещение за сценой; в конридоре на втором этаже встретил Лизу (тут же его узнавшуюЕ); зашел вместе с нею в гримерную; встретил Марию Львовну; Фридриха; возобновил знакомство с Сергеем Сергеевичем (как выразился этот последнийЕ); и Ч на другой день Ч посмотрел, наконец, тот самый Ч уже очень и очень сконро предстоит мне о нем говорить Ч уже много раз упомянутый мною спектакль (по уже упомянутой мною пьесе: тайный прообразЕ) Ч тот самый спектакль, следовательно, который и видел я (я: живущий теперь здесь, поворачивая обратноЕ), впервые оказавшись в театре (на маленькой площадиЕ), черезЕ три, примерно, недели; и понзнанконмилнся, наконец Ч после спектакля, в пятиугольной по-прежнему комнате Сернгея Сергеевича Ч с восхитившим его своею игрою (как и меня Ч через три неделиЕ) актером, игравшим Ч в этой пьесе Ч главнуюЕ да, пожалуй, главную роль.

Ч Очень приятно. Просто: Перов.

Макс, удивляясь, переспросил Ч и тут же вспомнил, наверное, свое знакомство с Фридрихом, полтора года назад.

Ч Перов. Просто: Перов. Так меня все называют, и вы называйте так же.

Ч ХорошоЕ попробуюЕ

Тот рассмеялся; Макс тоже. Ч Побывал он, наконец, и на занятиях Ч в так называемой студии: один раз в большой пустой комнате на втором этаже (с зеркалами и железным, блестящим поручнем, тянувшимся вдоль стен, вдоль зеркалЕ), где Мария Львовна (она, как выяснилось, тоже вела их: как и Ч просто Ч Перов, как и Ч время от времени Ч ФридрихЕ) с отнтеннком мягкого превосходства в жестах и в голосе заставляла несколько Ч Максу, по большей части, совсем незнакомых и совсем молодых, по больншей части, людей (он узнал, впрочем, Юлю, уже упомянутую мною однажндыЕ) Ч держась (или не держасьЕ) за понрунчень Ч нагибаться, выгибаться, сгибаться в разные стороны, приседать, подпрыгивать, вытягивать ноги, кружиться на месте; Ч в другой раз в соседней, поменьше, но тоже почти пустой комнате, куда Ч совсем неожиданно Ч Сергей Сергеевич, устроитель и режиссер, предложил ему, т. е. Максу, войти так, как если бы там никого не было, кромеЕ ну, вот хотя бы (сложив руки на груди, пошевелив пальцамиЕ) Юли (уже упомянутойЕ) Ч как если бы он пришел к ней в гости, к принмеру, Ч и сидя вместе с нею за (воображаенмымЕ) столом на (отннюдь не воображаемыхЕ) стульях Ч как бы выпить из как бы чашек как бы чай Ч или кофе: как вам будет угодно Ч разговаривая: о чем угодно, опять-таки: о погодеЕ если угодно: Ч что Макс и сделал, под Ч не очень доброжелательными, как ему показалось, взглядами всех остальных, мучительно ощущая собственную неловкость, преодолевая ее, не в силах преодолеть ее до конца. Побывал он и Ч как некогда Ч на репетиции: вновь, как некогда, почувствовав тревожную прелесть этого повторения: одних и тех же слов, жестов, сгущение времени; вновь, может быть, представляя себе Ч себя, выходящим на сцену из-за кулисЕ Вновь, короче, как некогда, если не каждый, то почти каждый день, бывал он в театнре; оттуда Ч или, в другие дни, встречаясь с ним у него Ч или где-нибудь в городе Ч в конце бульвара, к примеру, Ч ехал, вместе с Фридрихом, куда-нинбудь в гости, к их общим, все тем же Ч или к совсем новым, быть может, вместе с Фридрихом возникшим в его, то есть Максовой, жизни знакомым; по-прежнему, следовательно, если не каждый, то почти каждый день, возвращался он в эту случайнную, беззаботно-рассеянную, беспорядочно-беспечную жизнь, странно, с появленьем в ней Фридриха, изменившуюся.

И когда они, Макс и Фридрих (через две, допустим, неделиЕ), вновь оказались совсем неподалеку от неких, так скажем, бледно-зеленой краской выкрашенных домов Ч а значит, и еще от некоего дома: за ними Ч и он, Макс, помедлив, предложил вдруг Фридриху зайти Ч как он, наверное, выразился Ч к одному его, Максову, очень и очень давнему Ч так выразился он, должно быть, Ч приятелю, я, совсем их не ждавший или, вернее, ждавший совсем не ихЕ: Ч и вот так (думаю я теперь, здесь, со своей стороныЕ) Ч вот так пути повествования (если это повествованиеЕ) снова Ч и снова сводят нас вместеЕ в том городе, на этих страницах.

Я совсем не ждал их в тот день; Вера должна была прийти ко мне. И когда, услышав звонок, я спросил Ч кто там? Ч и Максов голос ответил Ч я, Ч там, в обманчивой темноте подъезда, Ч там стоял Макс, и за ним, на лестнице Ч Вера: она стояла чуть-чуть склонившись, локоть положив на перила, едва различимая в гулком, обманчивом сумраке; и как бывает в таких случаях, я тотчас же, и совершенно ясно, представил себе, как они столкнулись друг с другом в парадной, как шли друг за другом по лестнице и как, уже перед дверью, удивляясь, друг на друга смотрели; и сам я смотрел в растерянности на Макса, на ВеруЕ: Ч но тут образ ее вдруг начал двоиться, и она, Вера, как будто выступив из собственных своих очертаний, оказалась кем-то совсем иным, совсем незнакомым, Ч и призрак ее исчез безвозвратно.

Ч Если мы не вовремяЕ, Ч начал Макс.

Ч Нет, нет, напротивЕ

Никакого сходства между Верой и Фридрихом не было; похожими (дунмаю я теперьЕ) Ч похожими были только глаза (глаза, которых там, в обнманнчивом сумраке, я видеть, конечно, не могЕ): Ч и еще не совсем справившись с удивлением, или, вернее: еще даже не успев удивиться тому, что он, Макс, так давно не заходивший ко мне, вдруг, и так неожиданно, зашел ко мне Ч и не один, без звонка (вот, познакомьтесь: говорил он, представляя нас друг другуЕ) Ч я, уже в прихожей, еще в раснтерянности, смотрел, я помню, на Фридриха, Ч и он, Фридрих, очень долго разматывая свой шарф, осматриваясь, смотрел на меня Ч серыми, Вериными глазами. И в глазах его Ч в странном противоречии со всем его обликом, с легкостью, ловкостью его движений, с той небрежной тщательностью, которая чувстнвонвалась в одежде его (на нем был клетчатый, если я правильно помню, пиджак, шерстяная рубашка под пиджаком, простая, белая под шерстяною; пиджак он, войдя в комнату, снялЕ) Ч в глазах его, как и у Веры, виделось (или, может быть, видится мне теперьЕ) Ч что-то очень и очень печальное, но вместе с тем, как и у Веры, что-то скрывающее, прикрывающее эту печаль, не пускающее ее наружу, непроницаемоеЕ: глаза его, одним словом, глаза Ч и еще: движения рук его меня понранзили. Что-то от серого ветра, серых туч, серой воды в реке виделось (или видитсяЕ) мне в этих глазах; руки же двигались непрерывно, и как только он начинал говорить, как будто кружили, кружились вокруг его слов, то падая вниз вместе с фразой, то взлетая вверх вместе с голосом: я, в ту первую встречу, следил за ними не отрываясь, не в силах от них оторваться Ч и как если бы (думаю я теперьЕ) Ч как если бы в этих плавных, круглых, то очень быстрых, то вдруг чудесно замедленных, завораживающих и несконнчаненмых движениях рук было больше смысла или был какой-то иной смысл, чем в том, что он говорил, Ч или так, может быть, как если бы истинный смысл его слов и речей выражался не столько в самих словах, сколько в этих движениях, кружениях, уже не сопровождавших, следовательно, но как будто вбиравших в себя, преображавших собою: слова и фразы, взгляд и улыбку. И даже когда он молчал, руки его не исчезали, как обычно бывает Ч куда-то (уже невидимые, уже ненужныеЕ) Ч но оставаясь по-прежнему тем центром, той точнкой, в которую стягивалось, к которой стремилось все прочее и все остальное (все взгляды, все вещи, само безмолвие в комнатеЕ), ложились, к примеру, на стол: и лежали на нем неподвижно, с отнчетнлинво проступавшими вдруг запястьями, костяшками пальцев, странно-тинхие Ч незабываемые.

Макс же, я помню, с каким-то, опять-таки, непривычным для меня вынранжением удовольствия от, в свою очередь, совершаемых им движений, сел, по своему обыкновению, на диван, в глубине комнаты, ногу закинул за ногу, закурил сигарету, потом спросил меня, не сварю ли я кофе, потом встал, пондоншел к окну Ч ты позволишь? Ч пожалуйста Ч распахнул его, вынсунулся наружу (влажный ветер, уже весенний, ворвался на мгновение в комнату; звук шагов: под аркой и во дворе; женский голос, быстрый и звонкий, окликавший кого-то по имениЕ) Ч снова закрыл его, и не отходя от окна, вдруг, я помню, заметив ее, извлек из-под других книг, лежавших возле окна на столе, ту, уже много раз упомянутую, так и не названную, Ч ту самую пьесу, в которой я видел, и вижу, как сказано, тайный, при всех несходствах, прообраз: моих собственных, еще и еще раз, теперь, здесь, все ближе и ближе подступающих к осуществлению помыслов, планов, надеждЕ

Ч Смотрите, Фридрих, Ч сказал он.

Ч Это одна из моих самых любимых пьес, Ч сказал я. Ч Может быть, самая любимая.

Ч Моя тоже, Ч сказал Макс. Ч Последние две неделиЕ

И посмотрев на Фридриха, рассмеялся; Фридрих улыбнулся в ответ.

Театр, как сказано, некий театр уже втайне присутствовал в моих, еще бесконечно далеких от осуществления планах, надеждах и помыслах. Я еще сам не знал, может быть, что мне с ним делать; я понимал лишь, что обойтись мне без него не удастся. Я искал соответствий, уканзанний, намеков; я не находил их. И я вспоминаю теперь волнение, меня охватившее, когда, сообщив мне, что Фридрих (смотревший на меня Ч серыми, Вериными глазамиЕ) играет в том самом театре (на маленькой площадиЕ), о котором, если я помню, он, Макс, рассказывал мне когда-то (я помнил: конечноЕ) Ч Макс, стоя по-прежнему у окна и как бы между прочим, объясняя свой смех и Фридрихову улыбку, добавил, что Ч не далее, как две недели назад Ч он смотрел там (на маленькой площадиЕ) спектакль Ч по вот этой (он положил ее снова на столЕ) Ч вот по этой, действительно, пьесеЕ

Ч Неужели она идет там? И Ч как же? Ч и Ч расскажите мне об этом спектаклеЕ

Ч Самое лучшее просто-напросто посмотреть его, Ч сказал Фридрих.

Ч В таком случае, расскажите мне немногоЕ о репетициях, напринмерЕ как они проходят, когда начинаютсяЕ

Ч Зачем вам все это? Ч спросил Фридрих. Ч Просто так?.. илиЕ?

Я признался ему в своем собственном (столь похожем Ч думаю я теперь Ч и столь, в общем, непохожем на МаксовоЕ) влечении к театру, в своих тайных поисках неких соответствий Ч с чем же? Ч вот именно Ч с каким-то, совсем иным, быть может, театром (так или примерно так я сказалЕ) Ч театром, которого, наверное, нет, и не может, наверное, быть, но который все же видится мне иногдаЕ; Макс, я помню, посмотрел на меня с изумлением.

Ч Я не знал за тобой ничего подобного, Ч сказал он.

Ч О да, конечно. И я очень много ходил в театр последнее время; всю эту зиму. Я не нашел, увы, почти никаких соответствий. Бывает лучше, бывает хуже; чаще хуже, чем лучше. Но хочется, в самом деле, чего-то совсем иногоЕ какого-то Ч совсем иного театра.

Ч Какого же? Ч спросил Фридрих (взмахнув рукою, посмотрев на меняЕ).

То была, как сказано, лишь некая мысль: мысль, подобно облаку или, скажем, туману сгущавшаяся во мне самомЕ Мне видится (сказал яЕ) что-то простое и строгое, отрешенно-чистое, почти абстрактное, может бытьЕ В конце концов (так или примерно так я сказалЕ) Ч в конце концов, я хотел бы, наверное, чтобы все оставалось самим собою, сцена сценой, актеры актерами. Я понимаю, что это немыслимо, что сцена всегда что-то изображает, актеры играют кого-то. Но все это, с известной точки зрения, случайноЕ

Ч Мне кажется, я понимаю вас, Ч сказал Фридрих. Ч Вы хотите, значит, театра вполне театрального Ч (и на каждом из этих двух а Ч теантнр‑а‑льного, значит, те‑а‑тра Ч руки его взлетали, голос же падал так низко, что казалось, ему и вовсе не выбраться никогда на поверхностьЕ). Ч Сергей СергеевичЕ это наш режиссерЕ

Ч Я знаю.

Ч Да? Откуда?

Я кивнул в Максову сторону; Макс улыбнулся.

Ч Ага, понятноЕ

И тут опять, я помню, раздался звонок; пришла Вера; и когда я открыл ей дверь и возвратился вместе с ней в комнату, все, разумеется, изменилось, взгляды легли иначе, тени легли по-иному.

Уже смеркалось, я помню, за окнами; Макс, отойдя, наконец, от окна, снова сел на диван Ч как и Вера Ч и время от времени посматривая на ее четкий профиль, обращенный к нему, черные волосы, вдруг, и с каким-то, казалось мне, вопросительным выражением глаз смотрел на меня Ч я сидел, как и Фридрих, за круглым, посередине комнаты стоявшим столом Ч и потом вдруг словно указывал мне глазами на Фридриха, с каким-то, по-прежнненму, вопросительным выражением в них, как будто спрашивая меня, что я думаю о новом его приятелеЕ; я же, поражаясь его сходству, переводил взгляд с серых, Вериных Ч на Фридриховы, тоже: серые, тоже: Венринны Ч так я думал Ч глаза; Вера, в свою очередь завороженная Ч я это видел Ч движениями, кружениями его рук, смотрела, почти не отрываясь, на Фриднриха Ч и только время от времени поворачивалась, в свою оченредь, к Максу, сидевшему рядом с ней; Макс молчал; Вера тоже.

Ч Так вот, Сергей Сергеевич, наш режиссер, тоже любит поговорить о чем-то подобном. Театр Ч говорил он недавно Ч вчера, кажется Ч на репетиции Ч всякий театр Ч и в частности, значит, наш: на маленькой площади Ч сам стремится к этой чистоте, простоте, к этому Ч так, кажется, он говорил Ч раскрытию своей сущности и обнаженью своей природыЕ

Ч Он говорил так?

Ч Да, так говорил он.

Ч А что вы сами об этом думаете?

Ч Ничего, Ч сказал Фридрих Ч вдруг засмеявшись. Ч Я, сказать по правнде, ничего об этом не думаюЕ

Но я все-таки еще попытался что-то Ч выспросить у Фридриха: о спектаклях и репетициях, о том, как они проходят, когда начинаются, о распределении ролей, об отношениях, скажем, между актерами, между актерами и режиссером, к примеруЕ, обо всей этой, следовательно (так думаю я теперьЕ) Ч мне, в ту пору, еще совершенно неведомой и уже ничего, или почти ничего общего, разумеется, не имевшей с моими абстрактными винденьянми жизни, которой и был, конечно, театр Ч пускай отчасти Ч для Фридриха, не только для Фридриха, которую и мне (думал яЕ) тоже следовало, хотя бы отчасти, узнатьЕ как ни жаль мне было абстрактных моих видений; Фридрих, пообещавший мне, между прочим, созвониться со мною перед ближайшим спектаклем по Ч здесь не названной Ч он назвал ее, разумеется Ч пьесе (тайный прообразЕ), Ч отвечал мне, я помню, вполнне охотно, подробно, чуть-чуть забавляясь, может быть, моим любопытством, делая вид, может быть, что забавляется им.

Ч Кто это? Ч спросила Вера, когда мы остались вдвоем.

Ч Фридриха, Ч сказал я, Ч я вижу впервые.

Ч АЕ Макса?

Ч Макс, Ч сказал я, Ч этоЕ долгая история.

И лишь совсем поздно вечером, или, вернее: ночью, когда где-то, за окннанми, уже редела и таяла мгла, и, пробиваясь сквозь узкую прорезь штор, уже скользили по комнате первые серые полосы, отблески и мерцанья, Ч и предрассветные, резкие крики птиц уже врывались в смятенье и нежность коннчавншейнся ночи, Ч я, с откровенностью, для меня самого неожиданной, и с волшебным, пьянящим, тревожным и радостным чувством пренодонленния последних, до сих пор, до этого утра еще лежавших между нами границ, и с тайным, конечно же, сознанием того, что я делаю что-то недолжное, что-то запретное, но уже не в силах остановиться и останавливаться не желая, Ч я стал вдруг рассказывать Вере эту историю, бесконечнно-долннгую, бесконечно долго (или так мне казалосьЕ); и рассказывая ей о том авнгуснте, когда мы впервые, как будто впервые встретились с Максом, и о том, как мы шли с ним навстречу друг другу (странно медленно, с каждым шагом все ближеЕ) Ч и втайне, с каким-то щемящим весельем вплетая в этот рассказ свои, еще приблизительные, но уже готовые, уже найденные мною формулы, определенья, эпитеты, Ч вместе с тем, и без всяких усилий, нанхондил для всего этого еще какие-то, совсем иные, прекраснейшие (или так мне казалосьЕ) слова и сравнения: тут же, впрочем, от меня ускользавшие; и все это, весь этот август, окутанный: падением капель, очарованный: дрожанием листьев, затерявшийся: в дожде и тумане, Ч и тот костер, который мы жгли с ним в лесу, Ч и последняя ночь, и забор, и мокрые доски, Ч все это, однажды бывшее, незабываемое, исподволь, постепенно превращалось в моем пересказе во что-то, еще только имеющее быть, из некоей данности Ч в некое, еще невыполнимое, конечно, задание: Ч я, следовательно (и с тайным, конечно же, сознанием того, что я делаю что-то недолжное, что-то запретное, но уже не в силах и не желая останавливаться, Ч и с пьянящим, тревожным и радостным чувством преодоления последних, еще лежавших между нами границЕ) Ч я, значит, рассказывал ей, Вере, о моих, самых тайных и самых робких, еще бесконечно далеких от осуществления планах, надеждах и помыслах: и причем рассказывал о них так, как я еще никогда, никому, и даже Алексею Ивановичу, о них не рассказывал: с откровенностью (неожиданной для меня самогоЕ), бесконечно долго (или так мне казалосьЕ). И тот город, в котором все мы жили тогда (и Макс, и я сам, и она, Вера, сжимавшая мою руку и закрыв глаза, слушавшаяЕ) Ч этот огромный, таинственный, невероятный, самый страннный на свете город, где старое так принчуднлинво сплетается с новым, дозволенное с запретным, еще возможное с сонверншенно немыслимым, Ч и та, если угодно, жизнь (к которой все мы были причастны: и Макс, и я, и она, Вера Ч сжимавшая мою рукуЕ) Ч эта жизнь, полупризрачная, втайне и даже откровенно сомнительная, неописуемая: все это (говорил я ВереЕ) Ч все это тоже будет в моей истории, Ч все это тоже будет в ней как-то (но я еще сам не знал, конечно же, какЕ) учтено и даже Ч отнчаснти Ч описано; и даже (думаю я теперьЕ) Ч и даже некий театр, вообще и какой-то, уже был в ту далекую ночь упомянут. И эта (говорил яЕ) история: она будет двигаться медленно, медленно, долго Ч так же медленно, как, знаешь, падает лист с дерева в безветренный день, Ч кружится, кружится: так медленно, как будто ему вообще не долететь никогда до землиЕ, Ч но она будет все-таки двигаться: кружась, возвращаясь, поворачивая обратно Ч двигаясь дальше; Ч и в ней, говорил я, Ч в ней будут, наверное, еще какие-то, еще неведомые мне персонажи, но тайный стержень ее пройдет, наверное, где-то посредине: между Максом и мноюЕ То были старые мысли, много раз передуманные, много раз перепробованные Ч как будто впервые приходили они ко мне в ту далекую ночь: откуда-то: из предрассветной тишины за окном (вместе с криками птицЕ), из безмолвия в комнате..., и поражая меня своей новизной, неожиданностью, неизбежностью, странно сплетались, загадочно смешивались с влечением Ч к ней, Вере; Ч и непроглядная темень ее волос, совсем рядом со мною, и плечо, утратившее в этом сером утреннем свете свою (пленявшую меняЕ) смуглоту, и что-то округлое, мягкое, вдруг появившееся в ее, обычно столь четком и даже резком профиле: все это, восхищая, волнуя, как будто входило, как будто вплывало в мою, только что и впервые рассказанную ей историю: уже неотделимое, может быть, от ее, истории, издалека нараставшего ритма, дальнего замысла; Ч и я никогда не забуду того чувства, которое я испытал, когда она, Вера, до сих пор лишь сжимавшая мою руку, вдруг снова прижалась ко мне: Ч и я чувнстнвовал себя так, как будто я держу в руках и сжимаю в объятиях что-то, до сих пор от меня ускользавшее, что-то, до сих пор мне не дававшееся: саму мою историю, может быть (еще бесконечно далекую от осуществленьяЕ).

После чего, странным образом, мы с Верой стали как бы отдаляться друг от друга, и хотя еще некоторое время встречались по-прежнему, и данже довольно часто, ничего похожего на блаженную близость этой ночи уже не было между нами; и в конце концов, почти незаметно, не оставив во мне ни печали, ни сожаления, ни горечи, она, Вера, как будто выпала, вынскользннунла из моей жизни: и чтобы только теперь (здесь, поворачивая обратноЕ) снова ко мне возвратиться, и причем возвратиться ко мне вмеснте со всей (тогда не испытаннойЕ) печалью, и горечью, и сожалением.

 

 

26

 

Уже год? Ч Да, уже почти год живу я здесь, в этой маленькой, и занванленнной по-прежнему снегом, за дюной притаившейся деревушке.

Уже почти год Ч без одного какого-нибудь (еще зимнегоЕ) месяца.

Уже год Ч и еще зима, здесь, без всяких сомнений.

Еще зима, уже год: и глядя, к примеру, в окно, вот сейчас, я вижу только снег, снег и снег, чуть-чуть поблескивающий на солнце; и каждое утро, проснувшись, растапливаю, почти докрасна, печку; и покончив с писанием, выхожу, разумеется, на море; и море, всю эту зиму то совсем замерзавшее, то, отчасти, оттаивавшее, теперь, как и должно быть в конце зимы Ч безусловно зимнем и более зимнем, чем ее, к примеру, начало, ее, например, серединаЕ, Ч море, как и должно быть, лежит безмерной, неизмеримой, заметенной снегом и чуть-чуть поблескивающей на солнце, с легкими и едва заметными торосами, застывшими волнами, гладью; и я иду по ней, скольжу по ней, вдаль; и вдруг оборачиваясь, вижу берег, уже отступивший, вижу сосны над берегом, небо над соснами; возвращаюсь.

И только вдруг, может быть, всякий раз неожиданно, сквозь мороз и снег, сквозь сиянье и холод, силу и крепость, пробивается что-то иноеЕ веселое, влажное, путаноеЕ непонятно откуда.

И он кажется мне совсем далеким теперь, мой приезд сюда, год назад; и уже совсем далеким, бесконечно далеким Ч и даже более далеким, пожалуй, чем те, какие-то, в том городе, мною покинутом, холодные и не очень холодные, далекие и очень далекие зимы, Ч кажется мне то лето, которое мы прожили здесь вдвоем, вместе с МаксомЕ: есть, как сказано, разные, есть совсем разные времена, и времена эти (так думаю я теперьЕ) Ч времена эти не просто переходят друг в друга, но (разделенные своей природой, своей окраской, звунчаннием, значением и смысломЕ) так странно меняются местами, что более раннее оказывается вдруг ближе к нам, чем более позднее, позднейшее же отдаляется, отделяется от нас самих, отступаетЕ

 

 

27

 

Фридрих, я помню, позвонил мне через несколько дней после нашего Ч только что описанного мною Ч знакомства.

Ч Спектакль будет завтра, Ч сказал он своим легким, быстрым, скользящим и ускользающим голосом (вслушиваясь в свой голос, не совпадая с ним, смеясь над словамиЕ). Ч Билет я оставлю вам в кассе.

Ч Спасибо, Ч сказал я. Ч Я мог бы, впрочем, и самЕ

Ч А, пустякиЕ Посм)отрите, Ч (смех, на том конце провода, вырвался, на мгновенье, наружуЕ) Ч посмьтрите, в самом деле, похож ли наш театр Ч на вашЕ Объяснить вам, где мы находимся?..

Я же (так думаю я теперьЕ) Ч я, блуждая по городу, много раз, много лет, проходил, разумеется, где-то рядом и оказывался где-то поблизости; я, как сказано, Ч я знал этот город (огромный, невероятный, таинственныйЕ); я даже любил его: временамиЕ; но в нем (так думаю я теперьЕ) Ч в нем всегда остается что-то еще, что-то неведомое: Ч и как бы долго мы по нему ни ходили, как бы долго ни жили мы в нем, мы не знаем, и никогда не узнаем его Ч до конца. Ч

Она оказалась, в самом деле, очень маленькой, эта площадь (угол одного дома, торец другого, стена, соответственно, третьегоЕ); сумерки окрунжали ее; фонарь раскачивался под ветром; и вот, следовательно, на повороте в некую улицу (улицу, как я понял впоследствии, которую я пересекал почти всякий раз Ч по пути к Алексею Ивановичу, но в контонрую я ни разу до сих пор не сворачивалЕ) Ч вот, следовательно, на углу и на понвонроте Ч уже давным-давно упомянутые мною ступени, и проржавевший по краю навес, и раскрашенные объявленья, афиши, и черно-белые, очень блеклые, фотографииЕ

Я помедлил у входа; ветер захлопнул за мною дверь.

Ч Еще рано, Ч сказала мне сидевшая в кассе девушка.

Ч Ничего, заходите, Ч сказала другая, взяв у меня билет.

Я вошел в фойе (еще темноеЕ); вошел в зал (едва освещенныйЕ): и войдя в него, замер, я помню: почти так же, быть может, как замираем мы перед каким-нибудь деревом, облаком или закатомЕ

Черные окна, белые стены, фанерные кресла (протяжный скрип, глунхой стукЕ): да, все было так же, почти так же, быть может, как Ч там, тогда, в авнгусте, как Ч до августа, если угодно, Ч и значит, так же, почти так же, быть может, как в том театре, который виделся Ч или, сканжем, мыслился Ч мне по ночам.

Ч Неужели, неужели я нашел его, наконец?..

И только колонны, мешавшие, подумал я, зрителям, мешали, конечно, и мне: в моем театре их не было. Не было Ч там Ч и никаких, разумеется, декораций; здесь тоже, впрочем, сцена была пустой: лишь в глубине ее, в полумраке, виднелось что-то синее, белое, голубоеЕ

Ч Море? Ч Конечно.

И уже не было, за черными окнами, не было и не могло быть ни города, ни улиц, ни переулков, ни даже маленькой площади, ни фонаря, ни ступенекЕ; и сидя в кресле, в пустом зале, один, я пытался представить себе, что же все-таки будет происходить там, на той Ч или, быть может, на этой? Ч наконец, наконец-то Ч найденной мною сценеЕ; о каком-то, следовательно, совсем другом, еще невообразимом, всего лишь воображаемом, от моей истории, от ее ритма и замысла уже неотделимом спектакле, Ч о какой-то, совсем другой пьесе думал я, может быть: Ч но вместе с тем и об этой Ч со всех сторон (так думал я Ч и так думаю я теперь: прислушиваясь, открывая окноЕ) Ч со всех сторон окруженной и объятой, действительно, морем (оно присутствует в ней постоянно, отзывается в репликах, врывается в диалогиЕ) Ч об этой пьесе: тайный прообраз, которую предстояло мне Ч вот сейчас Ч увидеть, наконец, наяву.

Ч А вдруг они не справятся с нею? Ч так думал я, может быть: и как если бы, в самом деле, что-то важнейшее зависело от того, справятся они с ней Ч или нет.

И покуда я сидел так и думал, театр, очень медленно, стал нанполннятьнся: шумом, движениемЕ; кто-то прошел; еще кто-то; вскочил на сцену; зажегся свет (и когда он зажегся, я помню, зал и сцена уменьшились, на мгновенье, в размерахЕ): Ч и некие люди, я помню, входили в зал и Ч скрип кресел Ч садились.

Я всматривался в их лица Ч но это (так думаю я теперьЕ) Ч но это была просто публика: такая же, как и во всех прочих театрах.

И было это единственное, всякий раз волнующее мгновение, когда все затихает, и вспыхивает на сцене, в зале же вновь гаснет свет, Ч и действие уже готово начаться, но еще медлит, медлит: неизвестно где, за кулисами, Ч и вот, и вот, наконец, начинаетсяЕ; впервые в жизни я не был разочарован.

Я сидел, я помню, в пятом ряду: в каких-нибудь десяти шагах, предположим, от сцены; Ч а между тем (думаю яЕ) все, что происходило на ней, казалось одновременно близким и Ч далеким, отдалявшимся: как в некоей перспективе, увиденным Ч нет, не мною, не только мною Ч но: еще кем-то, и даже самими актерами, может быть Ч откуда-то, изнданлека; они же, появляясь на сцене, двигались медленно, как будто чуть-чуть отставая (на полшага, к принмеруЕ) от своих жестов, движений и слов, Ч но вместе с тем, удивительно четко проделывая, прорисовывая (в некоем, значит, пространствеЕ) все свои жесты, движения (взмах руки, наклон, поворотЕ) Ч и удивительно ясно проговаривая каждую фразу, каждое слово, как будто прислушиваясь: к фразам, словамЕ; и чем дальше шло время, чем дальше, следовательно: в глубь неких событий, пробирались, пробивались: спектакль и пьеса, тем сильнее делалось это ощущение дистанции; и взаимное расположение жестов и слов значило, по крайней мере, не меньше, чем их прямой смысл, прямое значение; и в чередовании сцен, тем был тот уверенный ритм, который так трудно найти, еще труднее, быть может, удержать, сохранитьЕ

Фридрих играл в этой пьесе не самую главную, но все же весьма существенную, в системе целого, роль; и он был одновременно похож и все-таки, нет, совсем непохож на того Фридриха, которого знал я Ч и которого мне еще предстояло узнать в, если угодно, жизни. От изысканной сложности его жестов, движений и поз ничего, или почти ничего не осталось: но все его жесты были просты, сдержанны, и хотя я понимал, разумеется, что это не так, я, глядя на сцену, почти готов был поверить, что он сам, Фридрих почти не обращает на них внимания, но занят лишь неким действием, неким, мгновенно вспыхнувшим и словно изнутри осветившим все его жесты, движенья, простые и скромные, Ч неким чувством, следовательно: в равной мере захватившим и Ч (я, разумеется, еще не был с ней в ту пору знаком; она показалась мне, я помню, на сцене, совсем юной девушкой, девочкой Ч каковую она и играла; медленно, совсем-совсем медленно, с разных концов сцены, впервые друг друга увидев, шли они навстречу друг другу, с каждым шагом все ближеЕ) Ч Марию Львовну, конечно.

Как бы некий воздух, прозрачный и тонкий, легкий ветер, морской, окрунжал ее и окутывал; Ч но с еще большим вниманием, почти с восхищением следил я за игрою актера, исполнявшего роль Ч роль, которую я назвал бы, наверное, главной, если бы (так думаю я теперьЕ) Ч если бы в ней, в этой пьесе, вообще была главная роль, вообще были Ч роли; Ч мне же всенгнда казалось, и до сих пор кажется, что самое главное происходит в ней не между актерами или, вернее, их персонажами, но Ч но именно между: акнтенрами, персонажами: и как если бы (думаю я Ч думал я, глядя на сценуЕ) Ч как если бы все это, актеры, персонажи и роли, Ч события, диалоги, Ч как если бы все это было чуть сдвинуто: в сторону, Ч смещено и размынто, Ч и что-то бесконечно более важное проступало сквозь все это, за всем этим: Ч или так, может быть, как если бы главную роль в этой пьесе играл еще кто-то: не названный.

Но среди всех ее персонажей есть (вот что удивительноЕ) некто, чья роль почти совпадает, быть может, с главной, неназванной ролью; вот за ним-то, за актером, ее исполнявшим (Перовым: просто ПеровымЕ), следил я Ч почти с восхищением.

И он, в самом деле, играл ее так, как (думал я: глядя на сценуЕ) Ч как только и можно ее играть: совсем просто, ни на чем не настаивая, но вместе с тем, каким-то оттенком интонации, едва уловимым, показывая, подчеркинвая свое огромное, неоспоримое Ч все больше и больше восхищавшее меня Ч отличие: от всех прочих актеровЕ Он появлялся на сцене: сцена преображалась, Ч и все актеры двигались так, почти так, как будто он ими двингал, Ч и все события располагались вонкруг него, как будто он придумывал их на ходу, Ч и во всех его жестах, словах была сдержанная уверенность, скрытая сила, Ч и чудной властью дышало его лицо: Ч и даже когда его не было на сцене, он, на сцене, все-таки былЕ (я же сидел, восхищаясь, в темном зале, затерянный: в темноте, и тайной дрожью пробегало по мне, я помню, преднчувнстнвие, быть может, каких-то, мне самому еще не совсем понятных в ту пору возможностейЕ). Ч Но и печаль этой роли, печаль этой пьесы превосходно ему удавалась.

А там, ближе к концу и в самом конце, там есть несколько мест (два небольших монолога и три, предположим, репликиЕ), в которых он Ч Перов: в данном случае Ч как будто сбрасывает с себя Ч как плащ Ч обнличие своей роли, своего имени, Ч и его подлинная, его настоящая роль проступает вдруг, пускай на мгновение, со всей очевидностью, Ч и в его голосе слышится вдруг какой-то иной, приглушенный и призрачный, откуда-то, издалека, вплывающий в пьесу голосЕ Я помнил эти места наизусть; я ждал их почти с нетерпением; и когда он (Перов и просто ПеровЕ) Ч когда он произносил их, я помню, голос его, в самом деле, становился вдруг призрачнным, приглушенным, Ч и он смотрел не в зал, не на сцену, но всматриваясь во что-то Ч бесконечно-далекое, никому другому, быть монжет, не видимое, сам казался вдруг Ч и оказывался Ч бесконечно далеко, бесконечно-далеким: от зала и сцены, спектакля и пьесы, актеров и зрителейЕ И здесь Ч на прощанье, прощаясь Ч здесь слышалась мне, и теперь, когда я перенчинтынваю ее, эту пьесу, снова слышится мне Ч ни с какой иной печалью не сравнимая, быть может, печаль: печаль (думаю яЕ), которой мне не пришлось еще испытать, но тайный отзвук которой уже, странным образом, доходит до меня откуда-то Ч из какого-то, может быть, бесконечно и невообразимо далекого, мне самому еще неведомого, разумеется, будущего, с каждым днем и с каждой, написанной мною, страницей все ближе и ближе подступающего ко мне.

И потом, когда спектакль закончился, была, я до сих пор помню, весенняя, темная, тревожная ночь; влажный ветер, мокрые мостовые; и я возвращался домой, один, по пустынным улицам, пустым переулкам; и шел очень быстро, я помню, не останавливаясь и почти не глядя вокруг; и словно подхватывая, соединяя какие-то тонкие, еще не проведенные мною, лишь едва-едва намеченные, может быть, линии Ч и с внезапным чувством, что Ч вот, все сходится, все совпадает, Ч чувстнвом (думаю я теперьЕ), которое, может быть, лишь теперь, здесь, поворачивая обратно, начинает себя понемногу оправдыватьЕ, Ч вновь думал, разумеется, о моих, уже упорно стремившихся к осуществлению помыслах, надеждах и планах, Ч о каком-то, совсем другом, быть может, спектакле, Ч о какой-то, совсем другой пьесе, быть может.

Ч Да, конечно, конечно, Ч так думал я, может быть, Ч отказаться от всенго случайного, всего приблизительногоЕ И вместе с тем, Ч думал я, Ч и вмеснте с тем, сделать случайное Ч неизбежным, необязательное Ч безусловнным, незримое Ч видимым, неощутимое Ч осязаемымЕ Но как же, как же и как это сделать?..

Я еще сам не знал, конечно же, как; но Ч как бы то ни было Ч театр был уже найден; и на другой день, я помню, свернув, по дороге к Алексею Ивановичу, в ту улицу, в которую я ни разу до сих пор не своранчинвал, я вновь оканзался на маленькой площади Ч теперь уже окончантельнно введя ее в систему и целое знакомых мне улиц, переулков и площадей; затем, все той же весною, посмотрел еще Ч и еще один, быть может, спектакль; и побывал у Фридриха за кулисами; и как-то раз, я помню, встретил его у Макса; и вышел с ним вместе на улицу; и вместе с ним поехал к немуЕ; и только следующей, еще нигде не отмеченной, еще ни разу не упомянутой, кажется, но уже втайне (так думаю я теперьЕ) уже давным-давно проступающей, быть может, на карте, для нас обоих, для меня и для Макса, хотя и для каждого, конечно, по-разному, важнейшей, быть может, зимоюЕ: а впрочем (думаю я теперьЕ), о ней еще рано, пока, говорить.

 

 

28

 

Они виделись, если не каждый Ч нет, не каждый, конечно (Фридрих был слишком занят для этогоЕ) Ч почти каждый день; встречались обычнно в театре; вечером, после спектакля, вместе с Лизой, Марией Львовной, ехали обычно к кому-нибудь, к Фридриху, к Марии Львовне, редко к Перову (тот жил совсем далеко, на какой-то, уже почти неправдоподобной окраине, уже почти за городомЕ) Ч еще, быть может, к кому-то, из гостей в гости; в свободные дни, вечера кружили по городу, от одних (слунчайных, не взятых мною в историюЕ) к другим (столь же случайннымЕ) знакомым.

Ч Ах, Фридрих, Ч говорил Макс, Ч к чему все это?..

Ч А что? Ч отвечал Фридрих. Ч Почему бы и нет?..

В самом деле, почему бы и нет? Возможности, его поманившие, нанчиннанли как будто осуществляться; жизнь, которой они жили теперь вдвоннем и которой он, Макс, впервые, быть может, жил теперь ради нее санмой, Ч эта по-прежнему, если угодно, случайная, рассеянная и легкая жизнь уже не казалась ему всего лишь заменой, всего лишь завесой; кружась по ней, вместе с Фридрихом, он тоже следил теперь, пытался следить Ч нет, не за всеми (за всеми уследить невозможноЕ) Ч за мнонгинми, разными своими движениями; как будто впервые открывал он их для себя; и словно показывая их Ч то ли Фридриху, то ли еще, быть может, кому-то Ч спускаясь, к примеру, в метро, выходя из подъезда на улицу, входя в комнату, садясь и вставая, закуривая или, наоборот, гася сигарету Ч видел все это: откуда-то, со стороны, какими-то Ч чужими, быть может, глазами, но все-таки видел: все ясней и яснее, Ч а знанчит, видел и комнату, в конторую он входил, например, вместе с Фридрихом, видел улицу, по которой шел он вместе с Перовым, деревья, с каплями влаги на ветках, весенние, быстрые облака, Ч пускай исподволь, в скобках, на ходу, на бегу, Ч но все-таки, вместе со своими движениями, жестами, видел, Ч и значит Ч с внезапной радостью Ч и значит, все-таки был здесь, без всяких сомнений, на этой улице, в комнате, в этой, пускай случайной, но все-таки: жизниЕ; Фридрих же как будто наслаждался ее случайностью, легко и ловко, уверенно и изящно разыгрывая любую встречу, любой разговор, поездку в такси или свидание в метро: и как если бы случайность всех этих действий лишь подчеркивала, лишь оттеняла безусловность их Ч выполненияЕ; Макс, увлеченный и очарованный, наблюдая за ним и следя за собою, испытывал временами такое острое ощущение Ч жизни, Ч а значит, и радости, Ч какого он, монжет быть, никогда ранее не иснпынтывал и которое, само по себе, случайнным, разумеется, не было.

Ч Но помилуйте, Фридрих, на этих улицах, среди этих домовЕ И вы хотите жить здесь, как будтоЕ

Ч Да, конечно, Ч отвечал Фридрих, Ч эти серые улицы, эти уроднлинвые дома, эти люди и эти лицаЕ о них мы вообще говорить не будемЕ Но в конце концов, какое мне дело?..

И повязав шарф таким причудливым и сложным узлом, какого он, Макс, опять-таки, никогда раньше не видел (и который он безуспешно пытался воспроизвестиЕ), Ч вновь, вместе с Максом, отправлялся куда-то, куда-нинбудь: по этим улицам, мимо этих домовЕ; однажды, в уже сонвернншенно весенний, истомно-солнечный день, Макс, приехав к нему, войдя в его, Фридрихову, предметами и вещами заполненно-незаполненнную по-прежнему комнату, обнаружил в ней, с чашкой кофе в одной и сигаретой в другой руке, в кресле и спиною к зеркалу Ч Лизу, с какой-то особенною приязнью, или так ему показалось, ему улыбнувшуюся.

Ч Прекрасный, прекрасный день, Ч сказал Фридрих, смеясь над слованми. Ч Самое время пойти погулятьЕ

Ч Погулять? Ч сказала Лиза.

Ч Ну даЕ погулять.

Ч Ты и так, по-моему, слишком многоЕ гуляешь.

Ч Не в том смысле, Ч сказал Фридрих. Ч Пойдемте просто на улинцуЕ погуляемЕ почему бы и нет?..

Ч НуЕ если ты непременно этого хочешьЕ, Ч сказала Лиза.

Ч Непременно, Ч сказал Фридрих. Ч Я этого непременно, непременнно иЕ

Ч НепременноЕ

Ч Хочу.

Ч Тогда пойдемте, Ч сказала Лиза.

Они пошли втроем в тот Ч теперь уже с первой травою, первыми листьями на еще, впрочем, сохранявших свои черные, четкие очертанья деревьях Ч почти пригородный Ч полупарк, полулес, где он, Макс, брондил когда-то один Ч в какое-то, от него, Макса, теперь уже, в свою очередь, отстунпивншее, отдалившееся, хотя и не забытое им, разумеется, утро; Фридрих, несмотря на Максовы возражения, по-прежнему убежденный в том, что Макс все читал, заговорил с ним, чуть-чуть поднчернкинвая, конечно, наивность своих вопросов Ч объясните мне, что знанчит, собственно?.. Ч смеясь над собою, о разных, перескакивая с однонго на другое Ч мир названий разбился, мир имен тонже Ч ему, Максу, отчасти, в самом деле, знакомых, отчасти, разумеется, нет, вполне умозрительных, скажем так, сочиненнинях, отвлеченных понятиях Ч обнарунжив, со своей стороны, и некоторые, удивившие Макса, весьма раснплывчатые, впрочем, познания в этой Ч как он сам выразился Ч ему, то есть Фридриху, вполне чуждой области, и неожиданную готовность к расширению их; Макс, по мере сил отвечая на его вопросы, не совсем всерьез, но и не совсем Ч не всерьез отвечая на них, быть может, смотрел, конечно, вокруг Ч не узнавая ни той аллеи, в которую свернули они, ни деревьев, ни сменявших друг друга прогалин; они шли совсем не в ту сторону, в которую шел он тогда; поляна, с футбольными, значит, воротами, осталась у них где-то слева; он, Макс, так и не увидел ее; Лиза, не принимавшая никакого учаснтия в их разговоре, вдруг, приблизившись, дотронулась своею рукою до Максовой.

Ч Вот и озеро, Ч сказала она.

Ч По-моему, это пруд, Ч сказал Фридрих.

Ч Это озеро.

Ч Да нет же, душа моя, это пруд.

Ч Хорошо, пускай пруд.

Ч Какой пруд? Ч спросил Макс.

Ч ВонЕ тамЕ за теми березамиЕ

Там оказался, в самом деле, пруд, за березами, мерцанья и блики среди белых стволов. Они спустились к воде; Макс, глядя на воду, чувнстнвовал, рядом с собою, ее, Лизино, присутствие и дыханье; тягучий, медленный Ч отнюдь не лиловый и вовсе, скажем, не фиолетовый Ч запах духов ее страннно смешивался с запахом первой травы, первых листьев, свежей берёсты. Он повернулся к ней; он увидел Ч прямо напротив Ч ее Ч светло-карие Ч со вдруг расширившинмися, вдруг сузившимися зрачками Ч глаза; он вдохнул Ч он выдохнул вместе с нею.

Ч Ну что же, Ч сказал Фридрих, Ч пойдемте?

Ч Да, да, пойдемте, Ч сказала Лиза Ч и вновь дотронувшись своею рукою до Максовой, задержав его руку в своей, вдруг Ч отпустив ее, отступив, улыбнувшись, пошла одна, вслед за Фридрихом, чуть-чуть неуверенно Ч или так казалось ему, то есть Максу, Ч ступая по еще чуть-чуть вязкой, скользкой, чуть-чуть поблескивавшей на солнце тронпиннке, почти целиком огибавшей этот Ч не очень большой, с отнчетнлинвой линией берега Ч пруд, о существовании которого он, Макс, вообще не подозревал до сих порЕ; он же, Макс, справляясь или не справляясь с волнением, его охватившим, закурив сигарету, погасив спичку и проследив за своими движениями, еще и еще раз посмотрел, наверное, на воду, на другой берег, с двумя, тоже, березами, отражавшимися в воде, на пологий скат сбегавшего к берегу косогораЕ, и затем пошел, в свою очередь, вслед за ней, то есть Лизой, уже почти догнавшей, в свою очередь, Фридриха.

Ч Да, да, все дело в этом чувстве жизниЕ конечно.

И они уже были там, Лиза, Фридрих, на том берегу; отраженья их двигались вместе с ними; слов их он, Макс, не слышал; Фридрих, в ответ на что-то, сначала кивнув, затем покачав головой, рассмеялся.

И что-то как будто парило, медлило там, на том берегу, над березами, весенняя тонкая дымка, прозрачный пар, поднимавшийся от землиЕ; и когда они возвратились к Фридриху, выпили чаю, Фридрих, посмотрев на Лизу, затем на часы и схватившись вдруг за голову, объявил, что ему нужно при всех обстоятельствах, непременно и обязательно, зайтиЕ здесь рядомЕ по делу, что он сам не знает, как мог он об этом забыть, но что он, Фридрих, вернется, по всей вероятности, через час, даже раньше, и что они, Макс и Лиза, могли бы подождать его здесь, у негоЕ чему он, Фридрих, был бы в высшей степени рад.

Ч Конечно, мы подождем тебя, Ч сказала Лиза. Ч Правда? Ч (к МаксуЕ).

Ч Конечно.

Уже был, опять, вечер; уже сгущались сумерки в комнате. Он подошел к окну, Макс; сиреневым, розовым отсвечивала, за окном, крыша соседнего дома.

Ч Все это выдумки. Никаких срочных дел у него, разумеется, нет. ПростоЕ мне хотелось остаться вдвоемЕ с вамиЕ с тобою.

Ч Я так и понял. НоЕ что он подумает?..

Ч АЕ пустяки. Мы с ним так давно знаем друг другаЕ и все друг о другеЕ

Она присела на подоконник; она тряхнула, как некогда, светлыми, с рыжеватым отливом, тут же рассыпавшимися по плечам волосами.

Ч И он не вернетсяЕ вообщеЕ до утра.

На ней было темно-красное, шерстяное, очень плотно облегавшее ее платье; черные бусы.

И как будто выступив, в сумерках, из собственных своих очертаний, онаЕ нет, он сам, на сей раз, взял ее за руку; и по-прежнему следя за своими движениями, показывая их Ч кому же? Ч себе самому и еще, быть монжет, кому-то Ч Макс, целуя ее и почти теряясь, наверное, в мгновенном, вдруг нахлынувшем на него изобилии: волос, губ и щек, Ч теряясь в нем и следя за ее, своими движениями Ч она высвободила свою руку, она обняла его, соннскользнув с подоконника Ч Макс, еще раз, теряясь, вдруг, совсем неножинданнно, все тут же вспомнив, как будто снова нашел в себе туЕ как когда-то он называл ееЕ ту, да: единственную, да: неподвижную точку, им, Максом, как будто забытуюЕ ту точку, следовательноЕ между вдохом и выдохомЕ с которой, только с которой, он мог увидеть, и действительно винделЕ откуда же?.. он не знал откудаЕ издалекаЕ но видел, видел, еще раз, свою, опять-таки, руку у нее за спиною, крутой изгиб ее бедер, ее конленни, прижавшиеся к его, иЕ сквозь наплыв духов, волос, губЕ вот, вот, так ясно, так ясноЕ крыншу, да, соседнего дома, небо, гаснущее над крышею; уже не видел; вновь видел.

Ч И как же я мог забыть все этоЕ как же я мог забыть?..

Ч Да, вот она, эта точкаЕ во мнеЕ и это чувство жизниЕ вот сейчас, вот сейчасЕ

Он находил ее всю ночь, среди ночи, всякий раз вдруг, эту точку; и посреди всех смятений, сплетений такая ясность бывала вдруг в нем, какой, казалось ему, он вообще никогда не испытывал; и как будто поднимаясь над самим же собою, видел он, ее и себя, откуда-то со стороны, откуда-то Ч сверху; он понял вдруг, что и она себя Ч видит, понсренди всех сплетений; он сказал ей об этом; она опять, целуя его, улыбнулась.

Ч И я всегда хотел этого, с того дня, когда впервые увидел ееЕ в конце той осениЕ в начале зимыЕ А ведь это тоже выпадает из жизниЕ конечно. Но это и есть жизньЕ и есть жизнь. Как странноЕ И вот уже светает там, за окномЕ уже утро. И я мог бы все понять сейчасЕ вот сейчас. Но я ни о чем не хочу думатьЕ ни о чем, ни о чемЕ

Ч Все вздор, правда? Ничего больше нетЕ

Ч Ничего больше нетЕ

Ч Поцелуй меняЕ нет, вот здесьЕ да, вот здесьЕ и вот здесьЕ и я тоже хотела этогоЕ с первого дняЕ да, конечноЕ А скажи мнеЕ

Ч Что?

Ч Нет.

Ч Что, скажи?

Ч А скажи мне, что твоиЕ другие девушки?..

Ч НичегоЕ вздорЕ нет уже никакихЕ

Ч Мы не сможем часто встречатьсяЕ

Ч Все равно, все равноЕ Есть только то, что естьЕ вот сейчас.

Он не мог встречаться с ней Ч у нее; обстоятельства ее жизни были ему известны. Потому встречались они у Фридриха, с очевидным удовольствием наблюдавшего за их отношениями, у каких-то ее, Лизиных Ч Макс не знал их раньше Ч подруг, не очень часто, но Ч или так казалось ему, т. е. Максу Ч с каждой встречей все ближе и ближе подходя к чему-тоЕ искомому, узнавая друг друга.

Он не думал о будущем; ему былоЕ все равно, в самом деле.

Тогда же, весною, состоялся у него следующий разговор с Сергеем Сернгеневичем, режиссером и устроителем Ч в его, Сергея Сергеевича, пянтиннугольнной, как уже много раз было сказано, комнате: где, однажды, после спектакля, собрались Ч почти все: по случаю (как выразился Сергей Сергеевич; нарушим запретЕ) дня рождения Марии Львовны: Марии Львовны, которая, встретив Макса возле Фридриховой гримерной, не спросила Ч сказала ему (к немалой его, разумеется, радостиЕ): вы тоже, конечно, останетесь. Он, конечно, остался; он был, как выяснилось и как сказал Фридрих, смеясь над словами, единственным из присутствующих, еще не видевшим Ч нашего с просто Перовым (сказал ФридрихЕ) коронного номера: повествовавшего, в лицах, о том, как на гастролях, в каком-то очень и очень далеком городе, Мария Львовна, по наущению Фридриха, пыталась заказать в ресторане Ч вполне немыслимое, вообще в природе не существующее и невозможное блюдо, якобы там подававшееся. Перов изображал Марию Львовну, Фридрих официанта. Все это уже видели; все снова смеялись; Мария Львовна, разумеется, тоже; затем, когда общий разговор, как обычно бывает, разбился на отдельные, пересекавшиеся друг с другом и друг друга прерывавшие разговоры, Макс, с рюмкой в руке, подсел к Сергею Сергеевичу.

Ч А что, Ч сказал тот, пошевелив, по своему обыкновению, пальцами, Ч отличный, отличный номер. Я был, кстати, при этом.

Ч Ну и как, Ч спросил Макс, Ч похоже?

Ч Нет, совсем не похоже. Но этого ведь и не требуетсяЕ А вы, Ч (поннсмотнрев вдруг на МаксаЕ) Ч вы с Фридрихом простоЕ друзья-прияннтенли, как я погляжуЕ

Ч Да, мы часто с ним видимся.

Ч Не одобряю.

Ч Простите?

Ч Нет, Ч (рассмеявшисьЕ) Ч нет, то есть вы можете, разумеется, жить, как вам вздумается. Но ФридрихЕ Фридрих, на мой взгляд и говоря между намиЕ он не слышит нас?.. нетЕ Фридрих, на мой взгляд, живет что-то уж слишкомЕ рассеянной жизньюЕ

Ч У него это так хорошо получаетсяЕ

Ч Не сомневаюсь. Боюсь, однако, что эта жизнь ни к чему хорошему не приведетЕ

Ч Она вообще никуда не ведет, Ч сказал Макс Ч в свою очередь рассмеявшись. Ч А впрочемЕ нет, я не знаюЕ

Ч Вот именно, Ч сказал Сергей Сергеевич. Ч Она никуда не ведет. ИЕ и слишком много сил расходуется при этомЕ впустую. Что вы пьете?

Ч Коньяк.

Ч Ваше здоровье.

И это была уже не первая рюмка коньяку, выпитая Максом в тот вечер; и чуть-чуть, как некогда, подчеркивая свое возбуждение, смеясь над собою, заговорил он, как будто оправдывая ее, о том чувстве Ч жизни (а знанчит, и радостиЕ), которое, с появлением в ней Фридриха (тем более Лизы: но этого он не сказалЕ) давала ему, еще раз, его, случайная по-прежнему жизнь: никуда, в самом деле, Ч никуда, может быть, не ведущаяЕ

Ч Как же, Ч сказал Сергей Сергеевич, Ч определите вы это чувство?

Ч Разве его нужноЕ определять?..

Ч Нет, не нужноЕ Но можно попробовать.

Ч Ну, в таком случае, я сказал бы, что это прежде всего чувствоЕ присутствияЕ вот сейчас, вот здесь, в этой комнатеЕ

Ч Что ж, пожалуй, Ч сказал Сергей Сергеевич. Ч НоЕ как вы сами, наверное, понимаетеЕ на сцене оно гораздо, несравнимо сильнееЕ

Ч Ах, конечно, конечно, Ч сказал Макс. Ч Я часто об этом думаюЕ

Ч Вот-вот, в том-то и дело. И потому мне представляется не совсем пранвильнымЕ разменивать егоЕ так скажемЕ по комнатам. Конечно, в монлодостиЕ пока сил многоЕ желаний тожеЕ Но на самом делеЕ

Ч На самом деле?

Ч На самом деле, все это лишь отвлекает отЕ более важного.

Ч Значит, Ч сказал Макс Ч чуть-чуть подчеркивая по-прежнему свое возбуждение, Ч значит, важен, по-вашему, лишь некий результат жизниЕ а вовсе не она сама, например?..

Ч Я этого не говорил. Я не знаюЕ и никто не знает, наверноеЕ что, действительно, важно. Как бы то ни былоЕ

Ч Как бы то ни было, Ч сказала Мария Львовна, в свою очередь подходя к ним, Ч как бы то ни было и как ни жаль мне прерывать ваш в высшей степени примечательный разговорЕ который, прошу заметить, я слышала от нанчанла и до концаЕ я вынуждена сообщить вам, чтоЕ все уже выпитоЕ и потому мы едем сейчас продолжать нашуЕ рассеянную жизнь ко мне. Едете ли вы с нами?

Ч Нет, Ч сказал Сергей Сергеевич. Ч Конечно, не еду.

Ч Увы, так я и думала. А вы, конечно, поедете, Ч (к Максу; не спраншинваяЕ).

Ч Поеду, конечно.

И он, конечно, поехал; и Ч как бы то ни было Ч он продолжал, разумеется, жить этой легкой, рассеянной, этой никуда не ведущей, может быть, жизнью Ч этой жизнью, однако, в которой он, Макс, Ч по-прежнему, в сущности, убегая Ч или, может быть (так казалось ему теперьЕ) с неведомой до сих пор легкостью перелетая и перескакивая через все то, с чем он по-прежнемуЕ да, по-прежнему боялся столкнуться, Ч в которой он, Макс, убегая и перескакивая, вместе с тем и в то же самое время, втайне и удивительным образом, приближался, быть может, к чему-тоЕ до сих пор отрицавшему его жизнь; вечером, возвращаясь домой, останавливая такси Ч или на другой день, к примеру, когда, заплатив свою дань и покончив с неописуемым, он вновь шел в театр или ехал, допустим, к Фридриху Ч выходя из метро или входя, к примеру, в подъезд: Ч входя, к примеру, в подъезд, открывая, допустим, дверь и по-прежнему, хотя никого вокруг не было, показывая Ч кому-то Ч это простое движение, разыгрывая его перед кем-то, и знанчит, глядя на него, на себя, откуда-то, со стороны, какими-то, чужими гланзами Ч вновь и вновь, конечно же, Ч оборачиваясь, сжимая пальцами ручку Ч находил он, в самом себе, ту единственную, ту неподвижную точку, с которой, и только с которойЕ в чудесной паузе, в чарующем промежуткеЕ между вдохом и выдохомЕ без всяких усилийЕ мог увидеть и видел он Ч маленький, отделявший тот дом, где жил Фридрих, от другого, и совершенно такого же, дворик Ч никаких сугробов там давным-давно уже не было Ч качели, сломанные по-прежннему, в тонком воздухе первые листьяЕ И все опять казалось возможным; и взбегая по лестнице, думал он, что когда-нибудьЕ уже скороЕ когда-нибудь, но, коннечнно, решит онЕ разрешит он свои нерешенностиЕ; и нажимал, разумеется, на кнопку звонка; и там, за дверью, ждал его, может быть, Фридрих, может быть, Лиза, быстро-быстро его целовавшая, в мгновенном и тягучем наплыве: волос, губ и щек, прижимавшаяся к нему.

 

 

29

 

Была весна, как сказано.

Ч Что вы думаете делать летом? Ч спрашивал его Фридрих.

Ч Сам не знаю, а вы?

Ч Я тоже не знаю, посмотрим. Надо бы Ч поехать куда-нибудьЕ

И когда, в самом деле, весна превратилась в лето, и город наполнился вдруг совсем иными, летними звуками, и тень листвы легла на его тротуары, они, Макс и Фридрих, собрались, в самом деле, в дорогу, и он, Макс, впервые, следовательно Ч за сколько же лет? Ч покинул его, этот огромный, таинственный, невероятный, самый странный на свете город, Ч Москнву, Ч этот город, еще и еще раз, где старое так причуднлинво сплетается с новым, дозволенное с запретным, еще возможное с сонверншенно немыслимым, Ч и где он, Макс, все эти годы, был как бы заперт, замкнут и заключен. В самом деле (думаю я теперьЕ): ведь ни того поселка, где мы встретились с ним когда-то (в августе, в начале всегоЕ), ни вот этой, за дюной притаившейся деревушки, где я живу до сих пор, один, поворачивая обратно, Ч ничего этого (уже и ещеЕ) не было в нашей жизни; был только город (огромный, невероятный, таинственныйЕ): и блуждая по его улицам, его переулкам, шагая по его тротуарам и глядя на его мостовые, он, Макс, уже едва, уже с трудом мог представить себе, что Ч где-то там, за его пределами, есть какие-то деревни, поселки, Ч дороги, реки, мосты, Ч есть, может быть, еще канкие-то, совсем другие, может быть, гонрондаЕ Нинченго этого не было в наншей жизни (ни того поселка, ни этой денревнниЕ) Ч но как если бы (думаю я теперьЕ) Ч как если бы в ней, в жизни, уже было, уже втайне присутствовало некое, еще не вполне, может быть, осознанное ею самой, но уже данное, уже заданное ей направление, они, Макс и Фридрих, они поехали не просто куда-то, куда-нибудь, но они, Макс и Фридрих, Ч они поехали, значит, сюда, к этому морю (чей шум, и грохот, и борнмонтание врываются Ч сейчас Ч в мою комнатуЕ) Ч к этонму морю, с его высокими дюнами, соснами, порывами ветра, криками чаек, плывущинми вдаль облаками, Ч сюда, следовательно, к Балтийскому морю.

Они поехали, значит, сюда, к Балтийскому морю; Ч и впервые Ч за скольнко же лет? Ч покинув тот город (огромный, невероятный, таинственнныйЕ), в котором, все эти годы, он был как бы заперт, замкнут и заклюнчен, Макс, в поезде, на верхней полке, прислушиваясь, сквозь мгновенную, то надвигавшуюся, то вдруг снова отступавшую от него дремоту: к протяжным гудкам, далеким отзвукам, стуку колес, и к дребезжанью, дрожанью, колебанью чего-то Ч в купе, и к голосам Ч в коридоре, вдруг, и сам удивляясь этому чувству, почувствовал себя так Ч почти так, быть может, Ч как если бы он вдруг вырвался, убежал Ч и причем не только, и даже не столько, может быть, из Москвы, Ч но как если бы он, Макс, вдруг и совсем неожиданно, вырвался из всего того Ч из чего же? Ч из чего, как бы то ни было, он пытался, стремился и не мог Ч нет (думал онЕ), никак не мог вырваться все эти Ч под стук колес Ч сколько же, скольнко же? Ч лет, Ч как если бы он убежал, наконец, от того Ч от чего же? Ч от чего, как бы то ни было, все эти, все эти годы он не мог убежать, убегаяЕ; и когда он посмотрел, перегнувшись, прижавшись к стеклу, в окно, там, за окном, Ч там было это огромное, забытое им Ч в том городе, из которого он убежал, уже невообразимое более Ч да, тоже, хотя и в совсем ином смысле, невероятное Ч со всеми его деревьями, домами, дорогами, Ч разъездами, станциями, Ч мостами и реками Ч таинственное, без коннца расширяющееся, блаженной тревоги исполненное пространство: Ч и далекие, где-то, огни, и шлагбаум (будка, фары, флажокЕ), и какой-то, никому не ведомый полустанок, с одним-единственным, бессильно мерцающим фонарем, Ч все это, пролетая, теряясь, вбирало, впускало его в себя, распахивалось и тут же снова запахивалось за ним; Ч и он, Макс, в поезде, на верхней полке, то прижимаясь к стеклу, то вновь ложась навзничь, но по-прежнему прислушиваясь к чему-то: к далеким отзвукам, пронтяжнным гудкам, Ч и уже не думая ни о каком сне, Ч и все-таки, под стук колес, засыпая, Ч и немедленно, под тот же стук, просыпаясь, Ч он ехал сквозь это огромное, как будто в нем самом, Максе, вновь распахнувшееся пространство, Ч мимо этих огней, полустанков, Ч и с чудесным, внезапным, его самого удивлявшим чувством освобождения Ч избавления, побега, свободыЕ

Ч Мы будем путешествовать, Ч сказал ему Фридрих.

Ч Отлично.

И решившись, действительно Ч путешествовать, они, Макс и Фридрих, за какие-нибудь две-три недели объехали несколько, совсем разных, ему, Максу, отчасти уже знакомых, отчасти же нет, с пленительной быстротою, почти сливаясь друг с другом, промелькнувших перед ним городов: из Риги поехали в Таллинн, из Таллинна в Тарту, из Тарту (есть, в самом деле, что-то пленительное в этих мелькающих, летящих названиях; им вряд ли суждено повториться; но я все-таки отмечаю их на карте, теперьЕ) Ч из Тарту, на попутных машинах и каким-то, как показалось Максу, очень сложным, окольным, по утверждению Фридриха как раз прямым путем, в Вильнюс, из Вильнюса в Клайпеду, из Клайпеды, наконец, опять, на автобусе, в Ригу; и почти в каждом городе у Фридриха были знакомые (знанконмые знакомыхЕ), пускавшие их ночевать; и все, вообще, получалось; поезда шли, автобусы ехали; в Тарту остановились они в гостинице; в Клайпеде сняли комнату; все было, в общем, удачно, удачно и веселоЕ; и в этом мелькании городов, вокзалов, вагонов, Ч улиц и площадей, Ч в этой смене впечатлений, пейзажей, Ч во всем этом (думаю я Ч или так думал, может быть, Макс, выходя из очередного автобусаЕ) Ч во всем этом как будто сонвпандало, сходилось их всегдашнее стремление: куда-то, к чему-тоЕ, Ч стремление, в котором они, Макс и Фридрих, по-прежнему, но с невиданным прежде размахом, разлетом, перелетали и перескакивали через все то, с чем он, Макс, да, по-прежнему боялся столкнуться, Ч и (с другой стороныЕ) уже почти не покидавшее его, Макса, ощущение побега, свободы: и как если бы (так думал он, может бытьЕ) Ч как если бы, убежав, ускользнув, не в силах остановиться и по-прежнему удивляясь, Ч как если бы он испытывал, проверял Ч примерял к себе Ч эту вдруг открывшуюся ему, Максу, свободу движений, податливость мираЕ: и были, значит, какие-то, булыжником мощенные улицы, ченренпичнные крыши, старые башни; была некая девушка в Таллинне, с которой, оставив Фридриха у его, Фридриховых, знакомых, он бродил целый вечер по городу Ч и потом очень долго прощался на неожиданно налетевшем ветру; было холодное, раннее, с синевато-дымчатой поволокою утро, когда они приехали в Тарту, и внезапное, веселое чувство потерянности в незнакомом, ни Максу, ни Фридриху, городе, и долгие переговоры в гостинице, и солнце, встающее над холмами; и по пути в Вильнюс Ч разные, сменявшие друг друга машины, дороги, бегущие вдальЕ; и то ощущение жизни (а значит, и радостиЕ), которое, с появлением в ней Фридриха, давала ему, как сказано, его, случайная, по-прежнему, жизнь, здесь Ч в этом промельке городов, городков, Ч полей, пейзажей и перелесков, Ч достигало вдруг какой-то проннзительной, почти болезненной остроты: убегая, он словно ловил ее, догонял ее Ч жизнь Ч как машину на каком-нибудь пустынном шоссе: Ч и уже пролетев, она сбавляла ход, тормозила, Ч и они бежали к ней по обочине, Ч и совершенно ясно Ч вот, вот Ч на бегу, видел он и белый песок, и мелкие камни, и неподвижные сосны, и Фридриха, бегущего рядом с ним, и далекие, совсем далекие облакаЕ; и Фридрих, улыбаясь, вращая руками, договаривался обычно с водителем; и в Вильнюсе, до которого они добрались, наконец, была особенно бурная ночь: у Фриднриховых, снова, знакомых; и еще одна, столь же бурная; и в Клайнпенде Ч порт, и гавань, и корабли; и затем Ч ночная, опять-таки Ч упоительно-утонминнтельнная: как выразился Фридрих Ч поездка: из Клайпеды в Ригу; гроза, когда они садились в автобус; и сразу же Ч солнце, вечернее; и разрывы вдруг вспыхнувших облаков; и розовые, и сизые отсветы на мокром асфальтеЕ; и автобус шел как-то странно, по почти проселочным, временами, дорогам, кружась и петляя, и останавливаясь в каких-то, совсем маленьких, нанвернное, городках и поселках; и медленно, медленно проплывал за окнами вечер, закат, то вдруг подергиваясь грозою, дождем, то опять разгораясь; и в полях была уже ночь; и деревья стояли уже притихшие, замершие; и так близко подступило вдруг это огромное, невероятное, затаившееся, ночное пространство; и в каком-то очередном поселке или, может быть, городе, где, минут на десять, остановился автобус, Макс, не выдержав, вышел на улицу, закурил сигарету; и вот (думал онЕ) Ч вот: какая-то станция, какой-то город, названия которого я не знаю, никогда не узнаю; и последние, и самые последние отсветы Ч уже непонятно чего, уже иснчензанющие; и отблески, уже, фонарей; и мелкие лужи; и поезд, проехавший где-то рядом; и небо, небо, еще прозрачное; и вот я стою здесь, один; и так пахнет дождем, так травою; и это все тот же, все тот же, вот, я снова слышу его, призыв.

И после всех переездов, вокзалов, поездов и автобусов, они, Макс и Фридрих, поселились, наконец, почти здесь, совсем близко отсюда (но он, Макс, еще не знал, разумеется, ни этого почти, ни этого здесь, ни этого близкоЕ): в одном из тех, когда-то, втайне, уже упомянутых мною поселков, до которых (учитывая неизбежные ожиданияЕ) я доезжаю теперь Ч часа, скажем, за два. В самом деле, автобус до ближайшей железнодорожной станции идет минут сорок пять, пятьдесят, иногда час Ч и дальше, на так называемой электричке, всего за тридцать, преднположим, минут, можно доехать до той самой станции, на которой (приехав Ч с другой стороны, и двигаясь, значит Ч в мою сторонуЕ) они, Макс и Фридрих, и сошли, должно быть, когда-то.

Все в целом являет собою ряд переходящих друг в друга поселков, как будто зажатых между морем и железной дорогой (между морем и, за железной дорогой, рекоюЕ): не город, но все же и не деревня. Сейчас здесь пусто, тихо (начало весны, сходит снегЕ) Ч и эта станция (с ее перроном, скамейками и навесомЕ), и эти (двухэтажные, по большей частиЕ) дома, и эти кафе на центральной улице (по большей части пустующиеЕ), и эти киоски, ларьки (почти сплошь заколоченныеЕ) Ч все это выглядит, разумеется, совсем иначе, чем выглядело тогда, тем далеким, почти жарким, когда они приехали, летом. Тогда здесь был курорт.

Они поселились на самой шумной, центральной, самой Ч курортной улице, в небольшом, двухэтажном, с совсем крошечной башенкой над вторым этажом и застекленной верандой (в которой они и жилиЕ) зеленой краской выкрашенном доме, впрочем, отделенном от нее, т. е. улицы, маленьким садиком всего из пяти Ч или, если считать еще и вон то, чуть-чуть поодаль, Ч всего из шести деревьев; Макс, просыпаясь, слышал, за окном, за деревьями, далекие голоса, чей-то смех, крик, стук каблуков по каменным плитам улицы, Ч и когда Фридрих, отдернув шторы, распахивал настежь окно, все это, смех, стук, крик, врывалось, вместе с солнечнным светом, в комнату, Ч и дальше, целыми днями, было солнце, жара, Ч песок, пляж, Ч яркий свет, резкие тениЕ

Просыпались они довольно поздно; проснувшись, шли к морю, и прежде чем выйти на берег, пили кофе в каком-нибудь кафе на их, центральной, или, скажем, на отходящей от нее и к морю ведущей улице: Ч и обыкновенно (думаю яЕ) Ч обыкновенно в том самом кафе, в том круглом, дощатом павильоне над берегом (сейчас, весною, конечно же, запертомЕ), где он, Макс, впоследствии, много позже, должен был встретиться и действительно встретился Ч с Алексеем Ивановичем: Ч он, Макс, еще ничего не знал, разумеется, об этой, еще не состоявшейся, еще не описанной, но уже, следовательно, вот сейчас и только что упомянутой, занесенной на карту встрече, Ч и сидя, вместе с Фридрихом, в этом круглом кафе, и глядя, к примеру, в окно, на уже охваченную, переполненную солнцем улицу, не только не думал Ч об Алексее Ивановиче, но как будто вообще ни о чем не думал. И было, странным образом, Ч было что-то очень приятное в этой бездумности (втайне задумчивойЕ) Ч и Фридрих, сидя напротив, брал чашнку, и понвонрачивался на стуле, и клал руку на столик так медленно, с такой замедленной тщательностью и нескрываемым удовольствием проделывая все эти простые движения, и рука его, наискось перерезанная тенью оконной рамы, лежала так неподвижно, и ее собственная тень так резко обозначалась на белой, блестящей от солнца поверхности столика, Ч и так медленно проплывали за окнами охваченные, обведенные солнцем тени прохожих, Ч и шум прибоя, плеск волн, далекие голоса так тихо вплывали в раскрытую дверь, Ч и не выдерживая этого блеска, сиянья, мерцанья так медленно закрывались глаза, что он, Макс, и в самом деле закрыв их, откидывался, ни о чем не думая, на спинку стула, Ч и просто сидел так, на стуле, в кафе, чувствуя, может быть, как в нем самом затихает и замедляется что-то, тянется, тянется, медлит, почти останавливаетсяЕ Ч он и сам не знал, может быть, что это былоЕ Ч и вновь открывая глаза, видел, напротив, Фридриха (уже встающегоЕ), видел чашку (с остатками кофеЕ), и блеск солнца на белой поверхности столика, и пятна солнца на дощатом полу, Ч и так же медленно проплывали за окнами тени прохожих, и так же тихо вплывали в раскрытую дверь: шум прибоя, плеск волн, далекие голосаЕ

Он сам не знал, может быть, что это было, но и на море было то же; и то, как медленно, скинув сандалии, опускался Фридрих на уже теплый, уже прогретый солнцем песок, Ч и он сам, Макс, с той же медлительностью, с той же замедленностью ложился с ним рядом, Ч и прикосновение песка к подошвам, к ладоням, Ч и запах зажженной Фридрихом сингареты, Ч и скинутая рубашка, Ч и жар солнца, пробегавший по спинне, по плечам, Ч и шум прибоя, плеск волн, Ч и тихие, по спине, по плечам пробегавшие дуновения ветра, Ч и даже шум, голоса, крики, по-прежнему, если уткнуться лицом в песок, казавшиеся бесконечно далекими: Ч все это доставляло ему, Максу, какое-то, для него самого неожиданное, до сих пор почти неведомое ему, томительное и тягучее наслаждение; и если (так думаю я теперь, выходя, в свою очередь на мореЕ) Ч если все это было лишь тем же самым, теперь, с появлением в ней Фридриха, уже не покидавшим его, Макса, ощущением жизни (а так оно и было, думаю яЕ) Ч то само это ощущение, само это чувство, исподволь и почти незаметно, приобретало, быть может, какой-то, до сих пор почти неведомый Максу оттенок: и как если бы, после всех блужданий, метаний, тоски и спешки, случайных встреч, Ч и после всех переездов, вокзалов, поездов и автобусов, Ч жизнь, после всех блужданий и всех переездов оказавшись вдруг здесь, у этого моря, Ч как если бы она (жизньЕ) вдруг чудесно замедлила, почти до полной остановки, свой ход (еще недавно столь поспешный и столь беспорядочныйЕ) Ч и уже ни к чему не стремясь, ничего не желая, вытянулась, под ярким солнцем, на жарком песке, с тягучим и томительным наслаждением ощущая себя саму.

Ч Странно, странно все это, Ч думал он, пересыпая руками песок; и подняв голову, повернувшись, видел смутные, зыбкие, у самой воды, солнечной дымкой обведенные тени, Ч видел Фридриха, идущего к морю, входящего в воду, Ч видел чайку, летящую против ветра, Ч и протяжный, долгий взмах ее крыльев, Ч и за всем этим, Ч и как бы над всем этим: мерцающее, огромное, прозрачно-синее, призрачно-голубое, с белыми гребннями волн и далекой, у самого горизонта, белой, дымчатой волной облаков, Ч переполняющее, в ни с чем не соизмеримую даль уводящее взгляд пространство; и глаза его закрывались, и он лежал так, в солнечной тихой дремоте, ни о чем не думая, на жарком песке, Ч и шум прибоя, плеск волн, далекие голоса, наплывая: откуда-то, уносили его: куда-то, Ч и что-то, вмеснте с волнами, в нем самом, опускалось, поднималось, опусканлось опять, Ч и медлило, и тянулось, и почти, и почти останавливалосьЕ

И когда Фридрих снова ложился с ним рядом, и говорил ему Ч по звуку голоса улыбаясь Ч что, во всяком случае, он, Фридрих, целый день здесь лежать не намерен, и что если (они перешли, наконец, на тыЕ) Ч если ты хочешь купаться: купайся, Ч Макс, скинув дремоту, но все с той же замедленностью и все с тем же ощущением: солнца, жизни, жары, отзывавшемся в каждом его движении, шел, действительно, к морю, Ч и медленно, медленно входил, все глубже и глубже, во все более и более холодную воду, Ч и вдруг отталкивался ногами, выбрасывал руки, Ч и был пронзительный холод, веселая дрожь, Ч и сильными, резкими взмахами, согреваясь, плыл он: все дальше и дальше, заплывал за буйки, Ч согревшись, поворачивал к берегу, Ч совсем далекими, маленькими казались ему отсюда скамейки, кабинки, люди на берегу, сосны над берегом, Ч почти не двигаясь приближался он к ним, Ч вода держала, прибой нес его, Ч солнце, мгновенными бликами, пробегало вдруг по воде, Ч блаженная легкость была в нем.

И он искал, конечно, по-прежнему, и находил, конечно, по-прежнему, ту единственную и неподвижную точку, с которой, только с которой, он мог увидеть, и видел, и море, и облака, и свои же, показывая их кому-то, движения; впервые и как будто впервые открывал он их Ч произвольность, их совершенную независимость от его, Максова, на них обращенного взгляда.

Сами собою получались они у него, срывались и падалиЕ откуда-тоЕ с той неподвижной точки, быть может, с которой он на них смотрел.

Ч Сами собоюЕ сами собоюЕ

И уходя вместе с Фридрихом с пляжа, поднимаясь по лестнице, и Ч все с той же медлительностью, все с той же замедленностью Ч пенренкиндынвая через плечо еще влажное, еще пахнущее водой полотенце, он вдруг останавливался, конечно, и обернувшись, видел вновь пляж, внинзу, кабинки, тени их на песке, иЕ Фридрих звал егоЕ улицу, кафе и клумбыЕ как будто впервыеЕ и уже на улице, бросив их на теплый асфальт, надевал, конечно, сандалии, и вновь, и вновь перекидывал ченрез плечо полотенцеЕ И что-то, значит, сошлось, наконец: так думаю я теперь; что-то, значит, совпало, сошлось: совсем, совсем неожиданно.

Что-то, значит, совпало, сошлосьЕ; и хотя их Ч случайная жизнь продолжалась, конечно, по-прежнему, и Фридриховы, к примеру, знакомые, у которых они ночевали в Риге, три недели назад (Хельга и Ингмар; назовем их так; имена их нужны мнеЕ) Ч Фридриховы, значит, знакомые (Хельга и ИнгмарЕ) навещали их здесь, и все вместе, уже под вечер, отправлялись они в какой-нибудь Ч говоря языком этой жизни Ч бар, и в баре, после двух-трех коктейлей, под шум голосов и ту особого рода музыку, которая играет обычно в барах, кафе Ч с ее очень простым, но может быть именно потому чудесно усиливающим ощущение жизни ритмом Ч он вступал в беседу с какой-нибудь Ч как выражался Фридрих Ч прелестной и юной особой; и влекущая близость ее, и запах ее духов, и этот простой ритм, которому они отдавались вдвоем, и какие-то, сами собою находившиеся слова, простые и легкие, и простое, легкое, быстрое, но словно изнутри освещенное, изнутри увиденное движение, которым он подносил спичку к ее, своей сигарете, и такое же легкое, быстрое, внезапным трепетом отзывавшееся в нем, на мгновение, когда, закуривая, она брала его руку в своиЕ: все этоЕ да, все это продолжалось, конечно, по-прежнему; но как только они выходили из бара Ч шли, допустим, на станцию: провожать Фридриховых знакомых (Хельгу и ИнгмараЕ) Ч все это (думаю яЕ) тут же и вновь совпадало Ч с чем-то совсем иным (обыкннонвеннно отрицающим Ч жизньЕ); и само это ощущение Ч жизни, еще раз, меняя свою окраску, оттенок, тут же и вновь оборачивалось какими-то, совсем иными, почти забытыми чувстнванми, мыслями; и была уже ночь; светила луна; смутные тени возникали среди деревьев; отчетливо, гулко звунчанли Ч по каменным плитам улицы Ч далекие, близкие, его собственные Ч среди прончих Ч шаги; и отставая от всех, от Фридриха, от Ингмара и от Хельги, он смотрел им вслед почти так же, наверное, как смотрел бы им вслед вон тот, вон на той скамейке сидящий молодой человек Ч и как если бы он сам, Макс, уходил вместе с ними все дальшеЕ от себя самого, почти теряясь, почнти исчезаяЕ; и все это было так странно; так таинственно, призрачно блестели под фонарем, шелестели под ветром листья какой-нибудь липы; ветви вяза скрывали на мгновенье луну; и в такие минуты все опять казалось возможным; и он вновь чувстнвонвал в себе какую-то, почти забытую им готовность Ч к каким-то: безогляднным решениямЕ И в другие дни, вечера они не шли ни в бар, ни, допустим, в кино Ч вновь выходили на море, шли вдоль моря (уже венчернненго, гаснущегоЕ) Ч и причем обыкновенно в мою сторону, все дальннше и дальше (но он, Макс, глядя вдаль и шагая вдоль моря, еще не знал, конечно же, не знал и не мог знать, что Ч вон там, за тем, дальним мысом, до которого они, Макс и Фридрих, ни разу, конечно, не доходили, есть еще одна бухта, и в глубине ее, почти посредине между вот этим, далеким, дальним, но все-таки видимым и еще одним, уже невидимым, неведомым ему, Максу, мысом Ч некая, очень маленькая, за дюной притаившаяся деревушка, та самая, куда он приехал впоследствии, много позже, в начале июня, Ч куда и я, теперь, могу, наконец, возвратитьсяЕ) Ч шли, следовательно, все дальнше и дальше (в мою сторону, к дальнему мысуЕ); и где-то рядом с мысом, огромный шар солнца, медленно-меднленно падая за воду, в воду, еще отбрасывал Ч в полнеба, в полморя Ч протяжные, долгие, по облакам, по воде бежавшие отблески, Ч и в конце концов расплывался, закатывался, превращаясь, в итоге, в краснную, розовую, сужавшуюся, бледневшую, но еще долго, еще бесконечно долго медлившую над морем, над мысом полоску Ч заката; и чем дальше они шли, тем пустыннее делался пляж: то ли потому, что все уходили с него понемногу, то ли потому, что они сами, Фридрих и Макс, уходили все дальше и дальше от людных мест, курортных поселков; и в конце концов только редкие, совсем смутные тени, выплывая из сумерек, расплывались во мраке; и вдруг обернувшись, остановившись, видели они, снова, луну, уже встающую над морем, в другой части неба; и тихий свет ее, бежавший к ним по воде; и садились, наконец, на песок; и под шум волн, приходивших из темноты, мерцавших, падавших, вновь отступавших, с безмолвным блеском в серых глазах, с внезапной печалью, проступавшей в них, в них и в голосе, но чуть-чуть, по-прежнненму, посмеиваясь над словами, смеясь над собою:

Ч ДаЕ что же? Ч говорил, может быть, Фридрих. Ч Чего мы хотим, к чему мы стремимся?.. Сидеть вот так, на пескеЕ да?.. вот так и сидетьЕ

Да, вот так и сидетьЕ И чего же я, в самом деле, хотел, к чему я стремился?.. Ничего больше нет, думал Макс, вот это море, вот эта лунаЕ

И поднимая голову, вновь и вновь видел он это море, эту луну, успокаиваясьЕ и как будто уже навсегда успокаиваясь, все забываяЕ; Фридрих же, опять и вслух рассмеявшись, вдруг клал руку ему на плечо; опираясь, вставал; шел к воде; внезапным трепетом, в свою очередь, отзывалось в нем это краткое, легкое, быстрое, раза два или три повторившееся, может быть, прикосновенье.

 

 

30

 

Они прожили так дней десять, две недели, быть может; Фридрих, поначалу с нескрываемым удовольствием предававшийся этой жизни, вдруг явно начал скучать, и ссылаясь на какие-то, с театром связанные дела, предстоявшие театру гастроли, заявил, что пора возвращаться в Москву; Макс, предполагавший возвратиться с ним вместе, решил вдруг, что он, пожалуй, останется и поживет здесь еще немного Ч один.

И говоря Фридриху, что он, пожалуй, останется, провожая его на станцию и стоя рядом с ним на перроне, он, Макс, то ли вообще не думал о том, как он будет жить здесь Ч один, то ли представлял себе эту жизнь совершенно такой же, какой она была до сих пор, вместе с Фридрихом; но как только Фридрих, со своей всегдашней легкостью вскочив в подошедшую электричку, в последний раз кивнул ему из окна, и электричка, набирая скорость, отъехала, и он, Макс, остался вдруг совсем один Ч на вдруг совершенно опуснтевшем перроне, что-то, удивительным образом, изменилось, и в нем, и вокруг; и все это: этот перрон, эта станция, навес и скамейки, Ч и желтоватый отсвет песка между шпалами, Ч и блеск солнца на подернутой рябью реке, Ч и газетный киоск перед станцией, Ч и чайка, с протяжным криком взлетевшая с крыши киоска: Ч все это увиделось ему как-то совсем иначе, с какой-то как будто Ч другой стороны, внезапно, горько и радостно.

Он вышел на море; он возвратился домой. Он не знал, чем заняться; он вновь вышел из дому.

Был ветер с моря; были большие, белые, то освещенные солнцем, то, наоборот, скрывавшие его облака; огромная тень их ложилась вдруг на деревья, крыши, клумбы, скамейки; и вдруг как будто соскальзывала с них, исчезала; и вновь, и вновь появлялось откуда-то солнцеЕ

И все уже было иначе; все совпадения кончились; и хотя он, Макс, сидя, к примеру, в том круглом, дощатом кафе, где он так часто бывал вместе с Фридрихом, за тем же столиком и на том же месте, быть может, точно так же, и с той же замедленностью сознающих себя движений, брал в руки чашку, с остатками кофе, и ставил ее на блюдце, и смотрел, конечно, в окно, на вдруг потемневшую, опять просветлевшую улицу, и прислушивался к шуму прибоя, голосам, вплывавшим в открытую дверьЕ, все это уже как будто говорило ему о чем-то совсем ином, обращало к иному. Впервые Ч за сколько же лет? Ч он остался один; он подумал вдруг, что не выдержит одиночества.

Ч А впрочемЕ

Он заплатил за кофе; он снова вышел на улицу. Он зашел, уже вечером, в бар; странным, почти невозможным показалось ему сидеть за столиком одному; за стойкой свободных мест не было; он пошел домой, наконец.

И на другой день все было так же Ч иначе; и лежать на песке было холодно; слишком сильным был ветер; и сидя на какой-нибудь скамейке, над берегом, читая, может быть, что-нибудь Ч мир названий разбился Ч отрываясь от чтения, вновь и вновь смотрел он, наверное, на море, с белыми гребнями волн, и вновь, и вновь думал, да, начинал дунмать, обо всех своих Ч нерешенностяхЕ И все, конечно же, возвратилось Ч возвращалось к нему понемногу; и как будто собирая что-то, в себе, вспоминал он, может быть, прошлую, позапрошлую, может быть, зиму, конец ее и начанло, осень, ветер, блужданья по городуЕ; и поншел домой, и вновь вышел на море; и в конце концов, почти незаметно, та веселая, легкая и беззаботная жизнь, которой они жили здесь, вдвонем, вместе с Фридрихом, Ч жизнь эта, в конце концов, от него отнстунпила: как если бы ее никогда и не было вовсе: или так, может быть, как если бы Фридрих, уехав, увез с собою саму возможность ее.

Ч А впрочем, хватит, хватит, может быть, убегатьЕ

А впрочем, убегать было некуда. Он остался, еще раз, один; он был вынужден, хотел он того или нет, вновь столкнуться с самим же собою.

Он хотел этого: или так казалось ему.

Ч Да, хватит, хватит, действительно, убегатьЕ

Ч И тогда Ч что же? Вот именноЕ Да, начать все сначала, продумать свои предпосылкиЕ

Был ветер с моря, как сказано; были большие, белые, освещенные солннцем, скрывавшие его облака; огромная тень их ложилась вдруг на денревья, клумбы, крыши домов; и тогда все это вдруг темнело, стинханлоЕ; и дождь налетал вдруг порывами; и потом опять появлялось откуда-то солнце; и капли дождя на деревьях, на ветках и клумбах, загорались, вспыхивали и гасли; и совершенно ясно, в пронзительном, из-за облака хлынувшем свете, проступали все очертанья, всех деревьев, всех ветокЕ

А между тем и как только он остался один, все то, так думаю я теперь, от чего он до сих пор убегал, тут же Ч и как будто заполняя собою некое, вновь, как только он остался один, в нем самом, Максе, освободившееся пространство Ч тут же, вновь, к нему подступило; оставшись один, вовсе не был он, разумеется, Ч то был, то не был он, в самом деле, Ч один; и шагая, к примеру, вдоль моря, уже, допустим, вечернненго, гаснущего, то Ч терял, разумеется, то вновь находил свою мысль; она же, ускользая от него самого, вновь и вновь превращалась, конечно же, в мысль Ч для кого-то другого, ему уже неподвластнуюЕ

И он вновь, как некогда, принуждал себя, конечно, к усилию; и продлить егоЕ нет, продлить его не мог, в общем, по-прежнему.

И значитЕ и значит, все былоЕ как же?.. иначе?.. нет, так же, так же, конечноЕ как тогда, когда-то, давноЕ и как если бы, возвратившись к себе самому, он застал себя на том же месте, в той точке, где он себя Ч оставил.

Все было так же; ничего, конечно, не изменилось.

А ничего и не могло изменитьсяЕ Должно измениться?.. Да, должно изменитьсяЕ

И вот теперь уже думал он, продумывая свои предпосылки, об Алексее, конечно, Ивановиче, и вспоминал тот разговор, разумеется, который вели они, в моем, так скажем, присутствии, ночью и на бульваре, полгода назад.

Ч И что если он был прав, в самом делеЕ и я лишь воображаю себе какое-тоЕ легкое будущееЕ оно же никогда не наступитЕ

Ч Есть ведь только то, что естьЕ вот сейчасЕ вот это море, уже вечерннееЕ вот это облако, гаснущееЕ и вот эта, вот эта, между морем, облаком лентящая чайкаЕ

Ч И ничто, никтоЕ как сказал он в ту ночь?.. ничто, никто не избавит вас от усилияЕ вот сейчас, вот здесь, в настоящемЕ

Ч Вы хотите всего сразуЕ Ну что жеЕ

И уходя все дальше и дальше от людных мест, курортных поселков, опять и вдруг успокаиваясь, садился он, как пару дней назад, вместе с Фриднрихом, на песок, и смотрел, и вновь смотрел, разумеется, на море, еще озаренное последними, розовыми, по облакам, по воде пробегавшими отблесками, с внезапной надеждой.

Ч Да, действительно, успокоиться, так думал он, может быть, успокоиться, и смириться, и принять, и взять на себя этотЕ труд жизни, эту последовательность усилий, ежедневно возобновляемыхЕ

Ч И то, что не получается сегодня, получится, может быть, завтраЕ И вот так, может быть, постепенноЕ так, может быть, понемногуЕ приближаясь к искомомуЕ

Так думал он, следовательноЕ; и поднимая голову, пересыпая руками песок, вновь и вновь видел луну, в те дни как раз достигшую, может быть, своей законченной полноты и совершенной округлости, и тихий свет ее, бежавший к нему по воде, и возле дальнего мыса, в другой части неба, переходы, провалы последних, еще розовых, еще красных, вдруг сизых, зеленоватых, вечерних, застывших, замирающих облаковЕ; и ему так хотелось, конечноЕ ответить, и так упорно и так настойчиво звучал этот тайный, безмолвный, безмерный, ко всей его жизни обращенный призыв, что он, Макс, закурив, может быть, сигарету, не выдерживая волненияЕ но радостного, но исполненного надежды, вставал; шел обратно; и вновь думал, наверное, что Ч вот, это только сейчас, вот сейчасЕ, и чего бы он ни хотел, к чему бы он ни стремился, ничто, никто, в самом деле, не избавит его от усилияЕ, от этой, так думал он, может быть, перед ним, перед ним, Максом, не перед кем-нибудь, перед ним стоящей задачи.

Ч Ее нельзя решитьЕ раз навсегда. Ее надо решать все снова и сноваЕ каждый раз заново. И это не может быть легкоЕ это трудно. Пусть такЕ

Ч И надо каждый раз начинать все сначалаЕ каждый день начинать все сначалаЕ Ничего еще не потеряноЕ нетЕ ничего еще не потеряноЕ

И с этими мыслями засыпал он, возвратившись домой; с ними же просыпался; начинал все сначала.

И что-то вдруг получалось у него, может быть: здесь; само собою, может быть, получалось вдруг у него; и вновь и вновь принуждая себя к усилию, продлевал, но все-таки продлевал он, в себе самом, искомую ясность, вожделенную собранность; и отдельные мгновенья, пусть кратнкие, отрезки временами, пускай небольшие, складывались, может быть, в некое, обнадеживающее и отрадное целое; и ему казалось, наверное, что и завтра все будет так же, может быть, лучше; и вот так, может быть, постепенноЕ так, может быть, понемногуЕ

И затем вдруг ничего, конечно, не получалось; все, вдруг, разваливалось; мысли путались; взгляд, не в силах ни на чем задержаться, перескакивал с одного на другое; внимание ослабевало; и как ни пытался он восстановить, в самом себе, вчерашнюю, скажем, ясность, повторить Ч вчерашнюю собранность, он не только не мог повторить их, но сами эти попытки, сами эти старания уводили его, казалось, все дальше и дальше от искомого, вдруг недоступного.

Ч Постепенно и понемногу?.. Как бы не такЕ, Ч думал он.

Ч И что-то, значит, неправильноЕ в чем-то я ошибаюсьЕ И значитЕ и знанчит, должны быть все же какие-тоЕ совсем иные возможнностиЕ ИЕ и нужна, коннечно, решимость Ч прежде всегоЕ готовность Ч к еще не изведанномуЕ

Он чувствовал Ч он вдруг опять, может быть, не чувствовал в себе этой решимости. Он хотел Ч он боялся этих решений.

Ч И никто, никто не знает, конечно, чем все это обернетсяЕ

И внезапное, может быть, беспокойство охватывало его, и как бы предннчувнстннвие чего-тоЕ мучительного: и как если бы (думаю я теперьЕ) та, уже давным-давно проступающая на карте, еще не отмеченная, уже упонмянутая, для нас обоих, пожалуй, важнейшая, для него, Макса, из всех зим мунчинтельннейншая зима, Ч зима, о которой он еще ничего, конечнно, не знал, о которой он вообще, конечно, не думал, Ч как если бы, уже надвигаясь, уже Ч нанчиннанясь, зима, мучительнейшая из всех, уже втайне бросала свой отсвет Ч свою, точней скажем, тень Ч на это, еще никакой зимы, конечно, не предвещавшее, еще длившееся Ч здесь, почти здесь, у этого моря Ч лишь втайне, может быть, совсем втайне, может быть, клонившееся к осени летоЕ

И вновь, может быть, хотелось ему Ч бежать; уехать, к примеру, в Москнву, почему бы и нет?..; и с неожиданным для него самого сожалением думал он о той жизни, которой жил в последнее время; о Лизе; о Фридрихе; однажды, ченрез неделю, вновь дошел он до станции, где, в кассе, можно было (и до сих пор можноЕ) купить билет не только на электричку, но, при наличии свободнных мест (говоря языком, для меня, конечно, запретнымЕ) на любой поезд в любом направлении; и занял очередь в эту кассу (там всегда была оченредьЕ); и соскучившись стоять в ней, вышел, вновь, на перрон; посмотрел на реку, за железной дорогой, луга на том берегу; и ни о чем не думая, не зная, что делать, пошел снова прочь, снова к морю, в тот день серому, пасмурному, с тихим и едва заметным сиянием, пробивавшимся из-за нависших над ним облаков; и стоя у самой воды, под шум волн, набегавших на берег, крик чаек, взлетавших с него, решил, что все-таки нетЕ нет, он останется.

Он останется Ч он остался; и хотя уже надвигалась, как сказано, нанчинннаннлась, быть может, зима, мучительнейшая из зим, еще Ч еще никакой зинмы, разумеется, не было; еще было, все-таки, лето, все-таки море, песок, и сосны, и ветер; и какие-то более ясные, и какие-то более темные дни; и облака, и огромная тень их; и дождь, и капли на ветках; и тот особенный, одновременно прозрачный и пронзительный свет, какой только здесь, наверное, и бывает, и в котором все это вдруг вспыхивало, вдруг, на мгновение, загоралосьЕ

И он опять, и опять успокаивался, и вновь говорил себе, должно быть, что, нет, ничего еще не потеряно, что сегодня не получающееся завтра получитсяЕ, и с оживавшими в нем надеждами, лишь изредка его покидавшими, вновь и вновь принуждал себя, конечно, к усилиюЕ как тогда, как когда-то.

Но и что-то еще (так думаю я теперьЕ) Ч но и что-то совсем иное, опять-таки, тоже было, пожалуй, и вновь было, наверное, в этих Ч тоже, если угодно: днях, вновь: неделях.

Уже давным-давно уехал, как сказано, Фридрих; уже все совпадения кончились.

А между тем, оставшись Ч и вновь оставшись один, Макс, выходя на море, сидя в кафе, и по-прежнемуЕ да, по-прежнему, в общем, следя за своими движениями, и даже показывая их, быть может, кому-то, себе самомуЕ, Ч Макс, выходя на море и сидя в кафе, по-прежнему Ч или, может быть, снова, Ч вдруг, снова, по-прежнему чувствовал и находил в себе ту бездумную, втайне задумнчинвую, затихающую замедленность, контонрую он открыл в себе здесьЕ; и в этой замедленности как будто вдруг отставал Ч на полшага, к примеру, Ч от всего, что он видел, всего, что он слышалЕ; от себя самогоЕ; и ветер с моря, шум волн, свет и тени, дождь, налетавший порывами: все это вдруг так тихо и медленно, так просто и скромно входило, вплывало в его бездумность, втайне задумчивую, и так, в иные минуты, легко было, отставая, ответитьЕ, что он, Макс, Ч беря в руки чашку и поворачиваясь на стуле, Ч скидывая сандалии и садясь на песок, Ч вновь и вновь спрашивал себя, наверное, что этоЕ что это былоЕ и как будто прислушивался к чему-то, в себе, сам не зная и по-прежнему не зная к чемуЕ; и хотя все было Ч так же, еще раз, и мысль его, конечно, дробилась, и путалась, и распадалась, разумеется, на какие-то, вполне случайные мысли, ему уже неподвластные, и он сонбинрал их, ловил ее, догонял и одергивалЕ, Ч он, Макс, вместе с тем, в то же время, Ч или сразу после, спохватываясь, Ч он вдруг смотрел, быть может, на все этоЕ неизменившеесяЕ на эту путаницу мыслей, случайных, на свои же усилияЕ так же, почти так же, быть может, как смотрел он на, скажем, сосны, очертания облаковЕ откуда-то издалекаЕ откуда-то: со стороны.

Со стороны и откуда-то: и значит, так же (думаю я теперьЕ) почти так же, быть может, как посмотрел и увидел он, на бульваре, однажды, ожидая Фридриха, всю свою жизнь: то ли из прошлого, то ли из будущего, то ли Ч непонятно откуда.

Да, еще раз, она ускользала от него, его мысль, и дробилась, и путалась, он же ловил ее, и догонял, и одергивал, и пытался, и вновь пытался продлить, в самом себе, искомую ясность, вожделенную собранностьЕ; но: откуда-то, непонятно откуда, смотрел он на все этоЕ на свои же усилия, свои же старанияЕ и как если бы все это к нему, Максу, уже почти никакого отношения не имелоЕ или так, может быть, как если бы он, Макс, отнстанвая от себя на полшага, отошел вдруг Ч на полшага в сторону Ч от своей же собственной жизни.

СмирениеЕ почти безразличие.

И внезапный ветер, морской, как будто пробивался сквозь этот зазор, эту щельЕ, и как бы предчувствие, еще раз, каких-то, совсем иных, в самом деле, влекущих, тайных возможностей.

Толпы людей на пляже, на улицах начали тяготить его; оставшись один, он искал одиночества.

А там, за железной дорогой, была, и есть, как уже говорилось, река, страннно близко, в этом месте, подходящая к морю, вновь от него отходящаяЕ; мостки и лодки, качавшиеся на воде, ударявшиеся о сваиЕ; луга на том берегу. Подолгу и очень подолгу сидел он на этих мостках, глядя на воду, читая что-нибудь, ничего не читая. Хмурой рябью подергивалась река; темнела и прояснялась; блики солнца пробегали по ней, по бортам лодок, по сваям; парило и медлило что-то, на другом берегу, над лугами. О чем-нибудь думал он, ни о чем не думал, быть монжет. И уже ни о чем, быть может, не дунмая, вновь и вновь всматривался в этот зазор, эту щель: между собой и собой же, в этот словнно прохладный, прозрачный, все шире и шире раскрывавшийся в нем промежуток, отделявший его от его собственнной жизни, от его же станраний, его же стремленийЕ даже надежд. Со стороны и откуда-то, со стонронны и откуда-тоЕ Ни о чем не думая, ни к чему не стремясьЕ

Все это тоже и само по себе оборачивалось, конечно: надеждой.

И потому он не уезжал отсюда; почти месяц прожил он здесь; раза два или три, выстаивая очередь (в кассуЕ), покупал, быть может, билет (в Москнву и на поездЕ); менял его; оставался.